— Что ты будешь делать, Виктория, когда тебе снова захочется меня ударить?
По всему моему телу растекается тёплая волна, тело покрывают мурашки. Сейчас я не хочу его бить, и вряд ли когда-нибудь ещё захочу.
— Я не буду этого делать, — почему-то я перехожу на шёпот.
— Почему? — чуть прикусывает шею.
— Ты не позволишь.
Адам замирает. Выпрямляется. Резко разворачивает меня к себе.
Он касается кончиками пальцев моих губ. Поглаживает. Зарывается рукой в мои волосы на затылке, запрокидывает мою голову и целует.
Целует умело и расчётливо. Вдавливает в себя. Чувствую, как он возбуждён.
Отстраняется, рассматривает.
— Это правильный ответ, — слегка улыбнувшись, говорит он.
Закрываю глаза, жду. Я совершенно подавлена. Если бы он сказал мне что-то сделать сейчас, точно бы согласилась. Всё бы сделала. Ещё ни разу настолько опустошённой не была.
— В спальне с белыми шторами, — говорит Адам, — в нижнем ящике прикроватной тумбочки найдёшь распечатку со схемой камер. В других душевых… камер нет. Только в этой.
Он добавил:
— Доступ к просмотру только у меня. Хорошо подумай, что захочешь показать мне, а что нет.
Пока я соображала над ёмкостью последнего предложения, Адам гладит мои губы большим пальцем, резко отпускает меня, разворачивается и уходит.
Шорох шагов на лестнице. Подчёркнуто сильный хлопок закрывающейся двери.
Ушёл. На негнущихся ногах иду искать спальню с белыми шторами. Нахожу распечатку схемы там, где и сказал Адам.
Здесь, в этой комнате камер нет. Ложусь в постель, накрываюсь одеялом с головой, и тут меня прорывает — рыдаю в подушку, с надрывом, долго, до полного изнеможения. Наконец, измучавшись, засыпаю.
Посыпаюсь как от толчка. Оглядываюсь. На кровати лежит коробка.
Осторожно открываю. На матово-поблёскивающей чёрной ткани — записка резким почерком с сильным нажимом: «Сегодня у меня выходной. Будь готова в двенадцать».
Поднимаю взгляд на часы. Десять тридцать. Нормально я поспала.
Достаю из коробки ткань. В моих руках — короткое кружевноё чёрное платье.
12. Платье
Осознание всего, что произошло со мной разом обрушивается на меня. Аукцион. Давление незнакомца. Похоже, что я сильно нравлюсь ему. Отсидеться не выйдет.
От воспоминаний, как я изучала душ под его негромкий голос и расхаживание за моей спиной — внутри что-то оборвалось. Чёрт, да он виртуоз психологического давления. Я не то что ударить, даже подумать об этом теперь до трясучки боюсь.
А как он раздевался…. Что за самец! От образа тренированного, да что там — совершенного — мужского тела внизу живота предательски скручивает, тягуче и сладко.
И тут до меня доходит… Коробка на кровати…
Бросаю платье на кровать, чуть не падая, бросаюсь в душевую. Он же ушёл вчера босиком и в одних боксерах.
Влетаю в ванну, быстрый взгляд: его одежды там, где он её складывал, нет.
Записка: «у меня выходной…». Явно его почерк, кому ещё может принадлежать такой уверенный нажим?
Он где-то рядом. Может свободно заходить сюда. Он сам или кто-то по его поручению зашёл, забрал одежду, положил коробку на край постели. Видел меня спящей… Нет, не кто-то. Он не позволит никому смотреть на свою собственность. По-любому приходил Адам собственной персоной.
Из-за чувства беззащитности, при одной мысли, что я спала, а этот гад стоял и смотрел, прижимаю пальцы к губам. Рассеянно оглядываю потолок и стены душевой. В углу напротив душевой вспыхивает и гаснет едва различимый светодиод.
Так и подмывает поднять средний палец. Одёргиваю себя. Предупреждение Адама, чтобы я думала о том, что я хочу ему показать, выжжено на мне клеймом.
Покосилась на душ. От мысли, что я могу здесь специально мыться, показывая ему себя, меня окатило противоречивой смесью желания и ненависти к нему, к зависимому положению.
Бросаюсь прочь из душевой. Мечусь по верхнему этажу раненым зверем.
Я ведь так всегда гордилась самостоятельностью! Так радовалась, что смогла, сама смогла! В конкурентной Москве, пробилась! Мне было чем гордиться! И тут стать игрушкой…
Минут пятнадцать мечу икру и пытаюсь хоть что-то сообразить, найти хоть какой-то выход из ситуации. Вляпалась, Викусь, вот жеж вляпалась!!
Взгляд падает на часы: почти одиннадцать. Адам сказал: в двенадцать.
Холодею от страха. От понимания: я не вынесу очередного давления. В том, что за непослушание он найдёт способ доходчиво донести свои правила, я не сомневаюсь.
Мне нужна пауза. Нужно хоть немного восстановить психику. Ещё два-три сеанса такого прессинга, как вчера в душевой, и я точно сломаюсь, что-то надломится.
Позволять крушить свою психику в мои планы точно не входит.
У меня есть планы? Пока план один: найти способ здесь выжить. И если слово «выжить» означает принимать правила игры моего хозяина, что ж. Я и на это готова.
Всё равно найду способ свалить отсюда. Найду.
Без пяти двенадцать стою напротив входной двери. На мне чёрное кружевное платье из коробки, чулки и туфли, которые оказались на её дне.
На шее сверкает изящное колье, на руке браслет, в ушах серёжки — нашла их в футляре под платьем. На украшениях — узоры, повторяющие витки кружев на платье. В руке удобный клатч.
Волосы завиты крупными локонами и стянуты заколкой из того же комплекта. На лице неброский макияж — в ванной без камер я нашла набор косметики в фабричной упаковке с запиской «пользуйся».
Стоять перед дверью, ожидая, было очень сложно. Ещё сложнее было осознавать, что стоимость всего, что на мне сейчас надето и намазано составляет сумму… скажем так, знаков в этом ряду точно не менее восьми.
Этот клатч я помню, фотографировала. Замучилась свет выставлять, а потом ретушировать, чтобы вывести ту самую мягкую текстуру, которую хочется целый день рассматривать.
Хотя… Если быть честной с собой, я подходила к клатчу больше не для смены ракурса, а чтобы лишний раз потрогать.
Дверь распахивается. Меня чуть не сносит от лицезрения Адама — идеальный чёрный костюм, аккуратная щетина, рука в кармане, хищный запах парфюма.
Мне кажется, он просто сияет, настолько этот гад ослепителен в своей неотразимости.
Во взгляде синих глаз, которым он охватил меня разом с ног до головы, читалась явное желание… меня потрогать.
Стискиваю зубы, едва сдерживая резкий вздох от осознания: между нижних губ повлажнело, дыхание участилось, щёки залил румянец.
Адам скупо улыбается, разворачивается и, ни слова не говоря, идёт по коридору.
Сволочь! Проходится поспешить следом, как собачка.
У него шаг широкий, размашистый. Семеню следом — юбка короткая, задирается, мне приходится одёргивать её.
Шпилька попадает в стык напольной плитки, неловко взмахиваю руками и падаю… Привычно группируюсь, но сильная рука хватает локоть — Адам грубо, рывком, вздёргивает меня на ноги.
И как успел? Смотрит злобно.
— Под ноги смотреть не учили? — рявкает.
Ого, какие мы сегодня злые… Я тоже так умею.
— А тебя не учили женщине руку подавать? — огрызаюсь. — Или шпильки бы не давал! Переломать же ноги мож…
Захват за талию. Рывок за волосы, запрокидывающий мою голову. Удар жёстких губ о мои губы.
Злобный, наказывающий поцелуй.
Адам буквально вминает меня в своё тело. Я как воск плавлюсь от его ярости.
Он хватает меня на руки. Заносит обратно в квартиру. Не понимаю, почему, но я возбуждена до предела. Чёрт, я хочу от него всего прямо сейчас.
Он стремительно пересекает комнату. Садится на белоснежный диван и укладывает меня животом на свои колени. Задирает платье. Мои ягодицы обжигает шлепок — не больно, но чувствительно.
— Ты придурок! — кричу я, пытаясь вырваться, но этот гад держит крепко.
Снова шлепок. Дёргаюсь. Матерю его, на чём свет стоит. Шлепки продолжаются. Не больно, нет. Вся жесть в том, что почему-то это дико возбуждает. Я ещё до слёз обидно.
— За что?! — наконец, вскрикиваю я.
