Кстати, ведь меня тогда именно Анька выручила. Подкинула несколько заказов.
Я пешком шла часа три до заказчика, потому что денег на транспорт не было, но пытаться бесплатно проскочить или попросить денег у кого-то, даже у той же Аньки, гордость не позволяла. Котейку, я кстати, пристроила потом в добрые руки, убедившись, что там на корм точно денег будет хватать.
Тогда не сдалась. А сейчас… Этот гад… Всё это… Как меня так быстро раскатало? Не хочу плакать! Только не при ком-то. Только не при нём. Что сделать, чтобы он свалил? Я вообще хоть что-то могу сделать?
Адам прикусывает мочку моего уха — меня начинает трясти. Слёзы льются из-под век.
Осознаю, что он разворачивает меня к себе. Обхватывает руками моё лицо и поглаживает большими пальцами мокрые щёки.
Слышу тихий приказ:
— Посмотри на меня.
Подчиняюсь и смотрю. Плачу я, кстати, некрасиво. Это я тоже про себя знаю. В такие моменты моё лицо искривляется, покрывается белыми и красными пятнами.
Такой ценитель женской красоты, как Адам, должен меня сейчас призывать к порядку, заставлять успокоиться. Или хотя бы дождаться, когда мои слёзы пройдут.
Но он рассматривает моё лицо и глаза, скользит подушечками по мокрым щекам.
— Почему плачешь? — спрашивает.
Закрываю глаза, изо всех сил стараясь не сорваться.
— Смотри на меня, — в его голос вплетаются стальные нотки, — и отвечай.
Прерывисто дышу.
— Слабо же меня держишь, — едва слышно говорю я. — Могу же в пах долбануть так, что…
— Не можешь, — перебивает он. — Ты горячая, местами напрочь отбитая, но не дура.
Открываю глаза и смотрю на него.
Адам хмуро рассматривает меня. Долго. А потом идёт на кухню, взяв меня за руку. Через два шага скидываю шпильки, иду босиком, одёргивая задравшееся платье.
Он бесцеремонно усаживает меня на высокий барный стул, открывает шкафчики, что-то капает в стакан с водой.
— Пей.
Вода немного пахнет какой-то невнятной медициной, но мне плевать. Выпиваю. Адам отходит к окну, долго в него смотрит. Я сижу молча, глядя на свои пальцы, и ковыряю заусенец.
Может из-за молчания, может из-за адамской воды, но меня отпускает.
Адам, наконец, поворачивается ко мне.
— Из-за чего плакала? — спрашивает.
Глубоко вздыхаю. Отвечаю, глядя ему прямо в глаза.
— Накопилось.
— Конкретнее.
— Вчера утром меня купили. До этого я три дня тряслась от страха в клубе, пока меня лапали, раздевали, угрожали. После этого…
Я растеряно оглядываю кухню, не зная что сказать. Что сказать? Что меня привезли в богатый дом и доводят до оргазмов?
Шумно выдыхаю и закрываю лицо ладонями.
— Ты не ответила на вопрос.
Вздрагиваю оттого, как близко он задаёт этот вопрос. Вскидываю голову. Так бесшумно и быстро подошёл…
Адам стоит в шаге от меня, скрестив руки на груди.
Похоже, не отстанет. Чувствуя опустошённость, я отвечаю честно, опустив глаза на свои руки и снова терзая заусенец.
— После того, как ты меня… на диване… — сглатываю, зажмуриваюсь.
Он молчит. Облизываю губы и продолжаю.
— Мне стало… очень хорошо. Ты… Я думала… Это описывают как… Короче, ничего хорошего не слышала. А с тобой…
Я краснею, чувствую, что щёки пылают, боюсь поднять на него глаза, иначе точно не договорю.
— Не было неприятно, — продолжаю тихо, — хотела… Показалось правильным… короче захотелось отблагодарить, а ты… — заканчиваю шёпотом.
Снова дёргаю заусенец, под ним показывается розовая кожица, ещё немного, точно до крови раздеру. Он накрывает мои пальцы своими сильными и длинными, останавливая непотребство. Держит в руке, поглаживая подушечкой мой ноготь. Молчит.
— Мне стало очень обидно, — едва слышно шепчу я. — Не… не говори мне такие вещи больше.
И чего я перед ним распинаюсь? Поджимаю со злостью губы. Он касается моего подбородка, приподнимая. Мотаю головой, смахивая его руку.
Хватает снова, сжимает жёсче, поднимает моё лицо. Смотрю на него злобно глаза в глаза.
Смотрит. Молчит.
— Я буду говорить тебе то, что сочту нужным, — наконец, произносит он.
Я неожиданно усмехаюсь.
— Тогда сначала прочитай руководство для кинолога.
Адам вопросительно приподнимает бровь.
— Кинологи. Специалисты такие, — охотно поясняю я. — С собаками работают. Желательное поведение надо закреплять лаской, а нежелательное пресекать. Я думала, положительные эмоции от минета входят в желательное поведение, или я ошибаюсь? А ты прям жёстко сейчас отбил любую охоту хоть что-то…
Я обрываю себя. А с чего я взяла, что я вообще хочу что-то для него делать?
— Разве что перед тобой стоит задача помучить меня как следует. Ах да, когда я злюсь, у меня темнеют глаза, и это зрелище тебе нравится. Поэтому ты меня намеренно злишь.
— Когда ты плачешь, мне не понравилось, — сообщает он.
— Тогда рекомендую меня злить, но в рамках, а то я сейчас в таком состоянии, что реветь буду по поводу и без.
— Ты даёшь мне рекомендации? — на его губах появляется намёк на улыбку.
Вздыхаю.
— Да, даю.
Адам улыбается шире. Оставляет меня в покое и отходит к шкафчикам. Открывает, достаёт банки, звенит зёрнами в кофемолке. Кухню наполняет умопомрачительный аромат. Адам включает варочную панель и ставит на неё блестящую медную турку.
Несмотря на моё прибитое состояние, всё равно любуюсь этим красивым мужиком. Отточенные движения. Хищная грация. В этом чёрном костюме на белоснежной кухне он смотрится особенно эффектно.
Наливает чёрную жидкость, которая выглядит скорее нефтью, чем кофе, в крохотную чашечку, садится на высокий стул у барной стойки, пригубливает и смотрит в окно.
— Тебе не наливаю, — говорит он, — потому что успокоительное выпила. Этот кофе сильно тонизирует, тебе сейчас ни к чему.
— Ты кажешься достаточно протонизированным, — не удерживаюсь и комментирую я.
Он пожимает плечами.
— Я всю ночь не спал. Прошлую тоже. Хотел с тобой в ресторан сходить, позавтракать, но ты… — он окидывает меня мрачным взглядом, — увидел тебя в этом, просто башню сорвало. Разозлился.
Я аж опешила от такой откровенности.
— На что разозлился-то?
— На то, что решил тебя в этом повести в публичное место, — усмехается. — Зато прочувствовал, почему в арабских странах на женщин надевают паранжу.
Не нахожу, что ответить. Адам залпом допивает кофе, подходит ко мне. Хватает за талию, усаживает на барную стойку. Прежде чем успеваю опомниться, сдёргивает с меня трусики.
Я вцепляюсь в его плечи, а он хватает меня за бёдра и усмехается.
— Поощрять хорошее поведение, говоришь? Хорошо, Виктория. Сейчас ты в целом ведёшь себя хорошо: не пытаешься меня бить и ведёшь осмысленную беседу. Это поведение я собираюсь поощрить.
Адам давит мне на грудь, опрокидывая на спину, раздвигает широко мои ноги и смотрит мне прямо туда…
— Роскошная. Нежная и сочная. Сутками бы рассматривал. Говоришь, на диване понравилось? Давай усугубим.
15. Ресторан
Не успеваю ничего сделать. Он накрывает ртом мои половые губы и проводит по ним языком.
Меня выгибает от острейших ощущений. Вцепляюсь в его волосы.
— Нет! — я вскрикиваю, — не надо, не делай… ах…
Он отрывается, смотрит на меня, сжимая мои раскрытые бёдра.
— Почему не надо? — улыбается.
— Я только что в истерике каталась, — цепляюсь за соломинку, — ты мои мозги вообще всмятку превратить хочешь?
Он пожимает плечом, снова рассматривает мои половые губы. От откровенного взгляда меня накрывает желанием. Чувствую, как между нижних губ выступает влага.
— Ты дико сексуальна, Виктория, — не прекращая меня рассматривать, говорит Адам. — Чистый секс в концентрированном виде. Как стоишь, как смотришь, как говоришь. Особенно то, как ты реагируешь на меня.
— Да, я реагирую! — огрызаюсь я, чувствуя, что всё больше краснею. — Но это не повод…
Не знаю, от чего я краснею больше — от стыда из-за его откровенных действия или от того, что мне очень приятны его слова. Конечно, приятны. От такого мужчины комплимент получить. Но это не меняет моей ситуации и бесстыдства всего происходящего.
