Но будет чертовски весело наблюдать, как она ерзает, мучается и пытается вести себя так, будто ненавидит меня, когда каждая часть ее тела горит, словно вишневая бомба (Примеч.: рассыпной фейерверк красного цвета) четвертого июля на День независимости каждый раз, когда мы находимся в непосредственной близости.
Я вижу, как ее глаза сверкают каждый раз, когда взгляд встречается с моим. Вижу, как каждый раз она сжимает бедра. Когда я вхожу в ее пространство, ее руки дрожат, как будто я им владею.
Далила может говорить все, что угодно, но язык ее тела говорит другое.
— О, значит, ты знаешь его довольно давно? — Я снова слышу голос Далилы. Должно быть, она говорит по телефону.
Я смотрю на свое отражение в зеркале в холле, укладывая пальцами волосы на правую сторону, проверяю свежесть дыхания на тыльной стороне ладони и спокойно направляюсь в гостиную, словно человек, который даже не думает о сексе.
А потом я останавливаюсь. Умирая на ходу. Холодея.
Потому что Далила говорит не по телефону.
Она сидит напротив девушки — моего гребаного сталкера, и они мило болтают, словно парочка щебечущих птичек.
Я смотрю на психически неуравновешенную особу, которой является Карисса, и готовлюсь к знакомому выносу мозга.
— Что случилось, Зейн? — Карисса смеется, словно мы с ней пара старых друзей, подносит к губам печенье Далилы и откусывает кусочек. — Ты выглядишь так, будто увидел привидение.
Я сжимаю губы в твердую линию и смотрю на них по очереди.
— Ты не должна быть здесь, — говорю я. — Ты знаешь это, Карисса.
Она пожимает плечами, поворачиваясь к Далиле.
— Я навещала бабушку и дедушку, и, случайно проезжая мимо, увидела, как мой любимый мужчина заводит в свой дом красивую женщину. Мне пришла мысль, почему бы не зайти и не поздороваться. Просто чтобы быть любезной. Ты же этого хотел, верно, Зейн? Чтобы мы были любезными?
Карисса преследовала меня три года подряд, так часто появляясь на всех публичных и многих частных мероприятиях, что даже и не сосчитать. Первый раз, когда я встретил ее, она изображала из себя спортивного обозревателя и ждала меня возле раздевалки после большой игры. В комплекте с пресс-картой (Примеч.: пропуск для журналистов) и диктофоном она действительно выглядела как журналистка и была чертовски сексуальна.
Тогда она оттянула меня от команды и повела по коридору в частный конференц-зал под предлогом взятия блиц-интервью. Все выглядело не подозрительным, пока она не закрыла дверь, не упала на колени, и не взяла мой член в свой красивый розовый рот.
Самонадеянный и двадцатичетырехлетний, я думал, что эта красотка чертовски горячая. Я кончил между ее вишневыми губами, и она выпила все до последней капли. Приведя себя в порядок, она поднялась на ноги и, прежде чем исчезнуть, сунула мне в руку записку со своим номером телефона.
Но я так и не позвонил ей, потому что такие девушки как она, ничего, блядь, не стоят. И я не чувствую себя ужасно, когда говорю это, потому что они делают все для себя.
Они бросаются на нас, обесценивая свою красоту, занижая свои ценности и раздвигая ноги, потому что их единственная цель в жизни — удачно выйти замуж.
Покажите мне девушку, которая ненавидит футбол, и при этом без ума от меня — я сразу же женюсь на ней. Я еще не встречал никого похожего. Даже близко.
Не говоря уже о том, что невозможно уважать женщину, которая не уважает саму себя.
— Карисса, ты должна уйти. — Я скрещиваю руки на груди и сжимаю зубы.
— Он серьезно? — Далила указывает на меня и смеется.
Карисса встает, подходит ко мне и проводит рукой по моему плечу.
— Он всегда так драматизирует. Вот почему я его так си-и-ильно люблю.
От признания Кариссы в любви мне хочется блевануть, а ее прикосновение ко мне умышленно долгое.
— Уходи! — Мой приказ — низкое рычание. — Сейчас же.
— Не будь грубым, Зейн. — Далила машет Кариссе, чтобы та вернулась, и похлопывает по месту рядом с собой. — Она может остаться. Или еще лучше — я могу уйти, чтобы вы двое могли наверстать упущенное. Карисса сказала, что вы когда-то были вместе, но разошлись.
Я фыркаю. Конечно, Карисса нарисовала такую картинку, которая не будет придавать ей вид пятидесяти оттенков сумасшествия.
Твердой рукой я веду Кариссу к двери и заставляю спуститься со ступенек перед входной дверью, лично выпроваживая ее за пределы моего дома.
— Не вздумай еще раз выкинуть нечто подобное, — говорю я, закрывая за нами дверь.
Карисса надувает губы, ее огромные оливково-зеленые глаза обрамлены глянцевыми черными ресницами. Она прекрасна, без сомнения, но безумие внутри нее сводит все на нет.
— Кто она, Зейн?
Тоска в ее голосе неуместна, и она пялится на меня так, будто я лучшая в мире вещь. Ее зацикленность на мне поражает, но я перестал пытаться понять это несколько лет назад. В Кариссе нет ни крупицы здравого смысла.
Она не более чем избалованная принцесса, которая так и не научилась понимать слово «нет».
— Не твоя забота, — выплевываю я.
Ее тоскливое выражение лица меняется во что-то более темное, и она топает ногой. Карисса чертовски хорошо знает, какую власть имеет надо мной, и я чертовски хорошо знаю, что она не боится этим пользоваться.
Ее отец — единоличный владелец «Гейнсвилльских Пум». Объявить, что его драгоценная девочка — сумасшедший сталкер, будет карьерным самоубийством, и публичное признание этого факта ни к чему не приведет, только сделает из меня посмешище в раздевалке.
— Она здесь с семьей, — говорю я. — На лето.
— Иисус, Зейн. — Карисса прижимает руку к груди. — Ты уже трахнул ее, не так ли?
— Нет.
— Но ты хочешь.
— Моя личная жизнь не твое дело, Карисса, — говорю я.— И, к сведению, Далила меня ненавидит, так что не сходи с ума, потому что траха никогда не случится.
Ну вот. Надеюсь, это заставит отступить Кариссу. Последнее, что мне нужно, чтобы она терроризировала племянницу Рут, втягивая ее в свое безумие.
Карисса смеется, скрестив свои худые руки под искусственными сиськами.
— Ты не настолько тупой, не так ли? Она принесла тебе печенье. Не будь идиотом. Она абсолютно готова трахаться.
— В любом случае, думаю, мы закончили, так что... — Я подгоняю Кариссу, глядя поверх ее плеча на припаркованную на улице «Ауди».
— Зейн. — Она вздыхает, дотрагиваясь до меня, но я отдергиваю руку. — Это несправедливо, что ты так сильно меня ненавидишь.
Я отказываюсь участвовать в ее долбаных трюках еще хоть одну минуту.
— Нужно ли мне обращаться за запретительным ордером?
Я знаю, что моя угроза пуста, но это последняя карта, которую мне осталось разыграть. (Примеч.: судебный запрет на приближение к объекту, его жилью, месту работы или учебы).
— Ты никогда этого не сделаешь. — Карисса вычисляет мой блеф за две секунды.
— Сделаю, если понадобится. — Я делаю шаг, нависая над Кариссой, что вызывает у нее улыбку. И, возможно, я не должен потворствовать ей. Это все равно, что уделять внимание ребенку, бьющемуся в истерике. Я вознаграждаю ее за плохое поведение. Но она должна услышать меня в последний раз. Она должна услышать. — Ты делала успехи, Карисса. Ты была от меня далеко, держась на расстоянии, как я и просил. Зачем ты пришла сюда сегодня?
Она откидывает прядь темных волос через плечо и облизывает изогнутые губы.
— Я уже сказала. Проезжала мимо и увидела, как ты зашел сюда с девушкой. Мне было любопытно. Не вини меня за желание посмотреть на мою замену.
— Тебя не заменили, Карисса. Я никогда не был с тобой. Я никогда не хотел тебя. Ты никогда не была моей, чтобы тебя заменять.
— Извини, я имела в виду замену Мирабель.
В один миг она выбивает почву у меня из-под ног. Мое дыхание становится тяжелым, а в теле происходит борьба.
— Не смей, — я охвачен яростью, — никогда, блядь, произносить при мне ее имя.
К тому времени, когда я перестаю видеть красную пелену перед глазами, дверь захлопывается перед лицом Кариссы, и я оказываюсь в середине холла.
