— Теперь моя очередь говорить, Саш. И обещай не перебивать!
Он обещал. Но обещание своё не сдержал.
Как только я сказала Лебедеву, что тоже люблю его, он очень обрадовался и совершенно ничего больше не захотел слушать. Схватил меня в охапку, прижал к себе и поцеловал.
И этот поцелуй был самым сладким за всю мою жизнь. Наверное, потому что именно он был моим самым первым поцелуем. Не просто движением губ навстречу друг другу, а настоящим поцелуем, соединением двоих любящих сердец.
А ещё с этим поцелуем растворился страх. Совсем-совсем, без остатка…
.
Целовались мы долго. У меня даже губы заныли, а Сашка нагло начал задирать выданную Ксюшкой ночнушку.
— Здесь нельзя, — заявила я категорично, хлопнув его по загребущим рукам. — Имей совесть!
Лебедев сокрушённо вздохнул и обнял меня крепче.
— Как скажешь. Вечером отыграюсь. У тебя же ещё месячные не начались?
— Нахал.
— Да, я такой. Скажи ещё раз, Стась.
— Что сказать?
— Что любишь.
Я закатила глаза.
— Очень люблю, Саш. Доволен?
— Ага, — Лебедев расплылся в улыбке. Ну как ребёнок. А потом вдруг нахмурился. — Только вот вчера ты говорила, что любишь Волгина. Зачем, Стась?
— Злая была, — протянула я виновато и чмокнула мужа в щёку, чтобы не злился. — Вот и брякнула. Неправда это, Саш. Наоборот, я после нашей с ним встречи поняла, что всё прошло окончательно и бесповоротно.
— Врушка, — пожурил меня Лебедев беззлобно, и я фыркнула.
— А ты тоже врушка.
— Когда это я врушка был?
— А кто мне в институте заявил, будто меня не хочет? А? Забыл? Я тебя тогда спросила, почему ты со мной дружишь, а ты сказал: «Просто я тебя не хочу». Врал же!
— Да-а-а, — Сашка ухмыльнулся. — Было дело. Соврал.
— Но зачем? — Я недоумевающе подняла брови. — Нет, я не в обиде… Просто не понимаю. Зачем, Саш?
— Не зачем, а почему, — Лебедев посерьёзнел, заглянул мне в глаза и продолжил: — Ты помнишь, что я сказал тебе. А что ты сказала мне до этого моего ответа? Помнишь?
Я напряглась.
— Не-е-ет…
Сашка улыбнулся.
— Неудивительно. Мы чаще всего помним свои обиды, а не чужие.
Чего-чего?..
— Ты тогда начала рассуждать о том, почему люди дружат или просто общаются. Целую теорию вывела. И между прочим бросила: «Вот взять нас. Почему я дружу с тобой? Ты шалопай, я серьёзная. Мы очень разные. Можно было бы предположить, что кто-то в кого-то влюблён, но это не так. Ты меня как парень не привлекаешь. Мне высокие брюнеты нравятся, а ты белёсый коротышка».
Блин! Это что, я ТАК сказала?! Да не может быть! Да ещё и про Сашкин рост!
— Я не могла такого сказать!
— Я уже не помню, как это тогда прозвучало, Стась. Может, «невысокий блондин» или «низкорослый и светловолосый». Какая разница? Смысл тот же.
— Но… Я не специально! Я Костю Волгина имела в виду…
— Теперь я это понимаю, — ответил Лебедев спокойно. — Но тогда мне стало очень обидно, Стась. И когда ты после этого монолога спросила, почему я с тобой дружу, я и брякнул это: «Я тебя не хочу». Простишь?
— Конечно. И ты меня прости…
И нам опять немного снесло крышу…
.
Минут через десять беспрерывных поцелуев в дверь постучалась Ксюшка.
— Ребят, я всё понимаю. Но у меня завтрак там стынет. И на работу пора.
Пришлось возвращаться с небес на землю и идти насыщать наши чрева, глупо и немного мечтательно улыбаясь.
Ксюша, в отличие от нас, улыбалась понимающе. Вот только глаза у неё были слегка красные, словно она долго плакала.
— Тебя опять Виталик достаёт? — спросил Лебедев серьёзно, подцепляя вилкой верхний блинчик с горки. — Хочешь, поговорю с ним?
— Нет, не Виталик, — подруга улыбнулась, размазывая по тарелке сгущёнку. — Не обращайте внимания, это так… ерунда. Я рада, что вы помирились. Жаль, на свадьбу не могу попроситься, уже свершилось. Зато могу на крещение…
— Какое крещение? — Мои счастливые и расслабленные мозги не сразу врубились в сказанное.
— Ну как, какое? Хочу быть крестной мамой ваших детей. И только попробуйте взять кого-нибудь другого! Покусаю.
Мы с Лебедевым хором засмеялись.
— И вообще — хорошо то, что хорошо кончается, — заключила Ксюша, всё-таки решившись взять блинчик. — Прекрасно, когда хэппи-энды случаются не только в книгах, но и в жизни.
— Это ещё совсем не энд, — возразила я, а Лебедев ухмыльнулся.
— Зато точно хэппи!
.
