Когда я думаю о Нейте, о Уэсте, мне трудно определить, в чем моя вина, а в чем нет.
Когда я сплю, нет покоя. Мне снится, что за мной гонятся, нападают, причиняют боль. В своих снах я — жертва, и сны начинают казаться более реальными, чем день.
Грузовики простаивают за Уолмартом и продуктовым магазином. Парень на заправке узнал кто я и спрашивает, как идут дела, когда я плачу за бензин и апельсиновый сок. Ему за сорок, у него борода с проседью и брюшко. Он кажется хорошим человеком, но насколько он может быть хорошим, работая в ночную смену в Кам энд Гоу (Приходи и Уходи или Кончай и Уходи)?
Даже название заправки слишком мерзкое. Раньше оно казалось мне забавным. Теперь оно вызывает у меня воспоминания, и я стала ездить за двадцать миль в соседний город, чтобы купить там бензин, потому что я больше не могу разговаривать с парнем из Кам энд Гоу, не задаваясь вопросом, не видел ли он меня без одежды.
Я проезжаю мимо толпы пьяных студентов, которые возвращаются в колледж из бара или паба, хватая друг друга за локти, смеясь и толкаясь. Однажды я увидела, как упала девушка. Она была наедине с парнем, и я подумала, что он собирается ее изнасиловать, но он помог ей подняться. Я остановила машину и сделала глубокий вдох, близкий к гипервентиляции. Потому что, серьезно, что со мной такое, что я так подумала?
Раньше я бы никогда не подумала. Никогда.
Я не хочу быть такой до конца своих дней. Если бы у меня была кнопка отменить, я бы нажала ее и сильно. Но если и есть какой-то способ вернуться к тому, что было раньше, я его не нашла.
Большинство ночей я провожу около пекарни.
Я говорю себе, что не буду, но я делаю это.
У меня строгий личный приказ: не ездить сюда, не парковаться перед входом, не смотреть в окно, чтобы увидеть Уэста.
И все же я здесь.
Свет льется из кухни в задней части магазина, проникает через пластиковое стекло на тротуар. Я нажимаю на экстренный тормоз, но оставляю двигатель работать на холостом ходу. Когда машина остановилась, моя музыка звучит слишком громко, поэтому я наклоняюсь вперед, чтобы сделать тише.
Я представляю, что на кухне тепло и вкусно пахнет. Мысленный вкус этого сладок, это противоядие от всех тех часов, которые я провожу за ноутбуком, просеивая худшее, что может предложить человечество.
Фигура Уэста пересекает дверной проем. К тому времени, как я выхожу, одной рукой придерживая дверь, а другой убирая ключи в толстовку, он уже исчез. Порыв холодного ветра обдувает мои открытые ноги и шею. Я сгорбилась, засунув кулаки поглубже в карман толстовки с капюшоном.
Мужчины в моей голове хотят знать, на что я смотрю и почему я такая тупая дрянь.
Я не знаю. Не знаю почему.
Я уже собираюсь вернуться в машину, когда ветер снова набрасывается на меня, холодный, жесткий, прямо в лицо и я щурю глаза и поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза.
Я раздражена.
Я зла.
Я в бешенстве.
Стою перед булочной в четыре утра, в ярости, уставившись на пустую витрину.
Сжимаю ключи так сильно, что они впиваются в мою ладонь. Уэст снова проходит мимо открытой двери кухни.
Иди туда и скажи ему, что тебе жаль. Скажи, что он тебе нравится. Скажи ему что-нибудь.
Но я не могу. Я не могу. Уэст — это не то, что мне нужно. Он только то, что я хочу.
Я хочу его, потому что он бьет кулаком, когда злится.
Я хочу его, потому что он проехал на хрипящей машине две тысячи миль в одиночку, питаясь тушенкой из банок, как будто это можно просто так сделать.
Потому что он смотрит на бутылку газировки и видит куриную ракету.
Потому что я чувствую, что, если бы я была с ним, он мог бы исправить меня. Он мог бы спасти меня.
Он может спросить меня: — Хочешь поиграть?
И на этот раз я могу сказать: — Да.
Но я знаю, что это не то, что случилось бы. Он не спасет меня. Он погубит меня.
А я и так уже достаточно испорчена.
Я разворачиваюсь и сажусь обратно в машину.
Глава 2
ОКТЯБРЬ
Уэст
Мне понадобилось десять лет, чтобы научиться ненавидеть своего отца.
Он приезжал в город достаточно часто, чтобы заморочить маме голову, пока она не теряла работу, не отдавала ему все свои деньги, не отдавала ему свое сердце, а потом смотрела, как он уезжает.
В тот год, тем летом, когда мне исполнилось десять лет — мама плакала целую неделю. Я ходил к соседям в нашем трейлерном парке, рассказывал им о случившемся так, чтобы все это звучало смешно и надеялся, что они дадут мне что-нибудь поесть.
В захудалом, никчемном местечке в Орегоне, откуда я родом, раньше была работа на лесопилке, но теперь там только подработка, почасовая оплата, зарплата, на которую нельзя вырастить семью.
Там, откуда я родом, женщины работают, а мужчины годятся только для двух вещей: драться и трахаться.
Я рано научился драться. А когда мне было двенадцать, подруга моей кузины Кайли отвела меня в незапертую кладовку рядом с прачечной и показала, как надо трахаться.
С некоторой практикой у меня это тоже начало получаться.
Возможно, этого должно было быть достаточно для меня. Казалось, что этого было достаточно для всех остальных.
Но что-то во мне, как сорняк, всегда пробивалось сквозь трещины, искало свет. В поисках более глубокой хватки в неадекватной почве.
Я любопытен. Я хочу знать, как все устроено. Починить, если что-то сломалось, сделать лучше. Так уж я устроен, сколько себя помню. Когда три из пяти сушилок сломаны в прачечной на стоянке трейлеров, я должен знать, почему. Если я не могу добиться ответа, я разбираю эти хреновины и пытаюсь разобраться.
Когда есть что-то, что я могу сделать, я должен это сделать.
Думаю, именно это делает мужчину настоящим мужчиной. Не то, чью задницу ты можешь надрать или как хорошо ты можешь трахаться, а то, что ты делаешь. Как усердно ты работаешь для людей, которые от тебя зависят. Что ты можешь им дать.
В тот раз, когда мой отец приехал, когда мне было десять лет — когда я выступил против него и он избил меня так сильно, что я наконец научился его ненавидеть — он сделал маму беременной, прежде чем ушел.
Моя сестра, Фрэнки, появилась на свет уже с двумя ударами против нее. Мама не планировала еще одного ребенка и была не в восторге. Фрэнки появилась на свет раньше срока, слишком маленькая. Она много спала.
Потому что я любопытный, потому что не могу удержаться — я прочитал брошюру, которую принесли домой из больницы в пакете с бесплатной молочной смесью. Там говорилось, что дети должны просыпаться каждые три или четыре часа, чтобы поесть, но Фрэнки этого не делала. Даже близко.
— Какой хороший ребенок, — говорили все.
Никто не хотел слышать, что она умирает от голода.
Я не хотел любить Фрэнки. Я просто хотел ее вылечить. Но дело в том, что с младенцами происходит так: ты смешиваешь для них смесь посреди ночи, разворачиваешь их одеяло, меняешь им подгузники, проводишь ногтем по подошве их крошечных босых ножек, пока они не проснутся достаточно, чтобы поесть и в следующее мгновение они обхватывают своими маленькими пальчиками твою душу и никогда не отпускают.
Я должен был сделать все для Фрэнки. Все, что нужно было сделать. Я просто должен был.
Так я узнал, в какие часы работает Министерство здравоохранения. Какие документы нужно отнести в офис, кому звонить, если ты протягиваешь свою карточку «Орегонский след» в продуктовом магазине, а оказывается, что на ней нет денег, потому что твоя мама пропустила встречу и не сказала тебе об этом. Я узнал, где можно купить подержанную одежду. Кто в какие дни выдает бесплатную молочную смесь. Как сдавать банки за четвертаки, чтобы заплатить за стирку, где найти работу, когда люди говорят, что ее нет.
