— Он пришёл проверить, с кем я живу. Прошёлся по квартире, покрутил одинокую зубную щётку и розовые тюбики в ванной. И, сняв туфли, грохнулся лицом вниз, заявив, что очень устал.
— Интересный экземпляр.
— Ты и про Шурика так же говорила.
— Он принёс ромашки с маминой дачи, меня подкупило. Но теперь я повелась на внешность и переметнулась.
В стомиллионный раз закатываю глаза.
— Ты будешь лить или нет?
— Ладно, — зажмурившись, мама, в лучших традициях романтической комедии советского кинематографа льёт тоненькую струйку на лицо Ткаченко.
Встрепенувшись, доктор машет руками, отбрыкивается, просыпается.
— Что происходит?
— Это душ, Константин Леонидович, он у нас каждые полчаса срабатывает.
— С ума сошли! — Стряхивает воду с волос.
— Пока нет, но, учитывая чёрную полосу в моей жизни, есть очень большая вероятность, что сойдём.
— Кто вы? — округлив глаза, смотрит на мою маму.
— А сложить два плюс два никак? Это моя мама. Наталья Викторовна. Она пришла ко мне помочь избавиться от вас. Мне надо спать в этой самой кровати, а вы её заняли.
— Вы уже спали сегодня, Ульяна Сергеевна! Достаточно. — Вытирает моей простынёй лицо, косится. — Теперь понятно, откуда у вашей дочери такое искромётное чувство юмора.
Мама заливается смехом, восприняв это как комплимент.
— Он такой интересный.
— Это пока пальцы тебе не прищемил крышкой от унитаза!
Глава 13
— Не слушайте её, Наталья Викторовна. Я таким не занимаюсь, — используя всё своё очарование, улыбается доктор и, поднявшись с кровати, мотает головой, чтобы проснуться окончательно. Тут же начинает медленно расстёгивать пуговицы. — Ну вот, рубашку промочили, теперь ждать, пока высохнет.
Вытаскивает из петель одну за другой белые пуговицы, а я как загипнотизированная наблюдаю за появлением между полами крепкой груди, коричневых сосков, рельефного живота. И кожа у него чуть загорелая, покрытая золотистыми волосками...
— Дочь, как хочешь, но нам нужно добыть его семечко! — заторможенно шепчет мама и толкает меня локтем, по-бабски охнув.
И спасибо ей за это большое. Потому что благодаря ей я выхожу из состояния транса. Как можно быть одновременно таким красивым и таким умным, талантливым?
Я не знаю даже, каким должен быть хороший врач. Наверное, работящим, выносливыми, сообразительным, смекалистым, уверенным в себе, спокойным, коммуникабельным. Он должен знать анатомию человека, различные заболевания и их проявления, симптомы и синдромы, правила оформления медицинских бумажек, в конце концов!
А Ткаченко точно хороший врач, значит, всё это про него!
— Мама, прекрати, мы позоримся! — Стараюсь не прогуливаться взглядом вдоль торса в распахнутой белой рубашке.
— Думаешь?
— Сто процентов.
— Тогда пошли на кухню. — Берёт меня мама под руку, и мы синхронно разворачиваемся. — Хотите чаю, доктор…
— Константин Леонидович, — помогаю.
— Хотите чаю, Константин Леонидович? — повторяет мама, и мы с ней, как офицеры почётного караула, шагаем в ногу на кухню.
— А я думал, чай уже был, — усмехается Ткаченко и идёт за нами, намекая на то, что мы полили его из чайника.
Кто бы меня облил после того, что я только что увидела под его одеждой. Мама с ошарашенным лицом подходит к шкафчику, достает заварочный чайник, коробки с полки. Начинает сыпать, ложку за ложкой.
— Мама, это кора дуба. Мне её стоматолог прописывал, рот полоскать.
— Ой! — Спохватившись, Наталья Викторовна высыпает всё это добро в раковину.
А Ткаченко, не удосужившись застегнуть рубашку, садится на табуретку между столом и холодильником.
— Мало того, что не выгнали его, так ещё и раковину теперь засорим.
Кидаюсь выгребать траву двумя пальцами со дна мойки. А мама ставит на плиту чайник. И достаёт с полки пакетики, ибо на самом деле рассыпной заварки у меня нет.
— У вас красиво, — пытается разбавить затянувшуюся паузу Ткаченко.
— Ой, вы знаете, Константин Леонидович. — Достаёт моя мама наш самый лучший сервиз из костяного фарфора. — Ульяна уже который год планирует ремонт. Но одной женщине тяжело. Всё же мужчина в доме — это всегда плюс.
Меня это бесит. Что это за дешёвая реклама с ненужными унизительными подробностями? Бросив дубовый сор, пытаюсь отобрать у мамы чашки с золотой каёмочкой. Так мы с ней и тягаем туда-сюда блюдца, таращась друг на друга и переглядываясь.
Она мне говорит взглядом:
«Ты с ума сошла, дочка?! Такой мужчина! Да за него надо хвататься двумя руками, а не выгонять!»
А я пучу зенки и отвечаю:
«Да он кобель! Сдался он нам?! Поматросит и бросит! А у меня карьера! Завуч — это же “учитель учителей”! Я должна заниматься контролем за учебно-воспитательным процессом, а не поить дамских угодников чаем с конфетами!»
Мама побеждает. И, выхватив у меня чашку, ставит её на блюдце перед Ткаченко.
— Благодарю. Я могу воспользоваться вашим санитарным узлом? — спрашивает он у Натальи Викторовны, а не у меня.
Та его даже провожает, включая свет, показывая полотенца и мыло. Хотя он там уже был и лапал мою зубную щетку. Кстати, надо не забыть обдать её кипятком после этого.
Подталкивая маму гипсом, выпихиваю её обратно на кухню:
— Ткаченко — отец Костика, сына Майки! — шепчу я прямо в лицо матери, применяю тяжёлую артиллерию.
Мама смотрит прямо на меня, затем спокойно выключает чайник. Размышляя, льёт кипяток в заварник, снова поправляет сползшие на нос очки. Лезет за конфетами. Распаковав птичье молоко, выкидывает целлофан в урну.
— Это всё усложняет, — согласно кивает. — У неё есть доказательства?
— Мама, какие доказательства? Он её узнал, они ещё посмеялись, что не надо было в папином кабинете.
— Что не надо было? Ты узнала, о чём конкретно они говорили? — шепчет мама.
Самое интересное, что нам с ней для чаепития мама ставит обычные ежедневные кружки, как бы спасая лучший сервиз от коричневых чайных разводов.
Проявив непослушание, беру чашку из набора. Какому-то Ткаченко, значит, золотая каёмочка, а мне — мишка, летящий на красном шарике?
— Я тоже хочу красивую чашку.
— Обойдёшься, Ульяна, не капризничай, — отбирает мама и ставит красоту на место.
Надувшись, сыплю себе сахар в старую слегка поцарапанную кружку.
Слышно, что доктор смывает воду.
— В любом случае моя подруга в него влюблена, а это, сама понимаешь, табу!
— Я тоже была влюблена в Фредди Меркьюри в молодости, и что, остальным женщинам нельзя было на него смотреть?
— Это не то же самое, мама! — морщусь, скривившись.
— Почему? Почему она столько лет молчала? Насколько я помню, её сыну лет семь, не меньше. Увидела красивого успешного мужика, с которым бумажки дыроколила в папином кабинете, и, дабы убрать тебя из прямых конкуренток, придумала, что у них общий ребёнок. Пока тест ДНК не увижу, в жизни не поверю! — продолжает шептать. И раз — кулаком так по столу!
— Тебе надо было следователем в прокуратуре работать, а не преподавать в изостудии. — Двумя здоровыми пальцами вытираю лицо. — Аж заплевала меня от негодования.
Дальше мы резко замираем.
— О чём шепчетесь, красавицы? — Возвращается доктор на кухню.
— О том, каким автобусом вам лучше в центр поехать, Константин Леонидович. С восьми здесь весь транспорт ходит очень регулярно, так что проблем у вас не будет, — широко ему улыбаюсь.
— Ха, — усмехается доктор и садится на своё место.
Так и не застегнув рубашку. Меня это отчего-то очень нервирует.
Глава 14
— Ну ладно, мне пора! — Неожиданно резко бросает нас с Ткаченко мама, заканчивая чаепитие и оставляя всю посуду на столе.
— А кто мне убрать поможет? — возмущаюсь я, глядя на то, как родительница натягивает туфли в коридоре.
В этот момент доктор Ткаченко тоже поднимается с места.
— Я помогу, Ульяна Сергеевна, не волнуйтесь, — и смотрит на меня, как кот на сметану, почти что облизываясь.
