Герман успокоил возлюбленную, показав ей записку… Она прочла, также не поняв скрытого смысла. Сообщили обо всем полковнику, и тот еще живее, нежели дочь его, высказал свое неодобрение поведения молодого Германа. Однако в конце концов все успокоились, и трое друзей наших, вполне доверившись обещаниям графа, расстались.
После сцены с Германом Окстьерн тотчас же спустился в комнаты вдовы Шольтц. Он поведал ей о случившемся, и эта злобная женщина, убедившись окончательно, что соблазнить молодого человека ей не удастся, решила полностью посвятить себя содействию графу в его замыслах, обещав помогать ему во всем, пока несчастный Герман не будет сокрушен.
— Я знаю верное средство его погубить, — заявила гнусная мегера. — У меня есть второй ключ от его кассы, он не знает о нем. В скором времени мне надобно выплатить сто тысяч дукатов гамбургским негоциантам, и лишь от меня зависит успех сей операции. Если денег не окажется на месте, то ему ничего не останется, как жениться на мне, иначе он пропал.
— В последнем случае вы сразу дадите мне знать, — сказал граф. — Будьте уверены, я стану действовать так, что наша месть свершится наилучшим образом.
Затем оба негодяя, объединенные общей жестокой целью, обсудили, как осуществить коварные замыслы свои наиболее ужасным образом, то есть согласно обоюдному их желанию.
Завершив беседу, Окстьерн отправился попрощаться с полковником и его дочерью. С трудом удалось ему разыграть перед девушкой не обычные любовные устремления, но благородство и бескорыстие. Двоедушие его ввело всех в заблуждение. Он напомнил Сандерсу свое обещание составить ему протекцию и договорился о путешествии полковника в Стокгольм.
Граф хотел подготовить им квартиру у себя в доме, но полковник ответил, что предпочитает остановиться у своей кузины Плорман, которая, как ожидал он, должна была завещать свое состояние дочери его. Приезд этот стал бы для Эрнестины поводом поухаживать за старой женщиной, укрепив тем самым возможность значительно увеличить в будущем состояние свое. Окстьерн одобрил этот план; было договорено об экипаже, ибо Эрнестина боялась путешествовать по морю. Они расстались, выражая друг другу всю возможную признательность, а о поступке молодого человека не было даже и речи.
Вдова Шольтц продолжала скрывать свои истинные намерения от Германа. Она более не заговаривала с ним о своих чувствах и выказывала лишь внимание и заинтересованность в работе его. Она не сказала ему, что ей известно о его безрассудном визите к сенатору, а наш молодой человек был убежден, что раз случившееся отнюдь не делает чести графу, то тот будет тщательно скрывать его.
Однако Герман знал, что полковник и его дочь должны были скоро покинуть Нордкопинг. Уверенный в сердце возлюбленной своей, в дружеском расположении к нему полковника и в обещаниях графа, он не сомневался, что первое, что сделает Эрнестина по прибытии в Стокгольм, — это укрепит влияние свое на сенатора и настоит, чтобы тот скорейшим образом устроил брак их. Юная Сандерс подкрепляла уверенность Германа и сама искренне верила в осуществление этих планов.
Прошло несколько недель, и вот в Нордкопинг прибыла роскошная карета, сопровождаемая множеством лакеев, коим было поручено передать полковнику Сандерсу письмо от графа Окстьерна, а также выполнять все приказания этого офицера, касающиеся их с дочерью путешествия в Стокгольм, для чего и была прислана означенная карета.
В письме к Сандерсу говорилось, что извещенная графом вдова Плорман уже подготовила для родственников самые лучшие комнаты и они вольны прибыть к ней в любое угодное им время. Граф же с нетерпением ждет той минуты, когда сможет сообщить своему другу Сандерсу об успехах его шагов, предпринятых в пользу полковника. Что касается Германа, добавлял сенатор, то он считал, что лучше всего будет предоставить тому возможность спокойно уладить свои дела с госпожой Шольтц, по завершении которых он, обретя и умножа состояние свое, смог бы с большим основанием предстать перед прекрасной Эрнестиной и просить руки ее. От этой отсрочки все только выиграют, ибо полковник также успеет получить пенсион и, может быть, даже повышение в чине, что, несомненно, послужит к вящему благосостоянию дочери его.
Эта оговорка не понравилась Эрнестине, в ней проснулись некие подозрения, и она тут же сообщила о них отцу. Полковник же, как обычно, одобрил планы Окстьерна.
— Как же мог граф, — вопрошал он дочь, — побуждать Германа покинуть Нордкопинг, прежде чем тот рассчитается с вдовой Шольтц?
Эрнестина пролила немало слез. Терзаемая противоречивыми чувствами — любовью и желанием не повредить отцу, — она не осмелилась настаивать, хотя могла бы воспользоваться моментом и напомнить сенатору о его обещании.
Следовало готовиться к отъезду. Полковник пригласил Германа на ужин, дабы они могли попрощаться. Он пришел, и грустное свидание это было смягчено живейшим сочувствием друг другу его участников.
— О, дорогая моя Эрнестина, — сказал Герман, заливаясь слезами, — я расстаюсь с вами, не зная даже, когда снова увижу вас… Вы оставляете меня один на один с коварным врагом… женщиной, которая, скрывая истинные свои чувства, только и ждет подходящего момента явить подлинные намерения свои. Кто поможет мне, кто оградит от ужасных слухов, кои, несомненно, станет распускать эта мегера, когда убедится, что я, как никогда, готов следовать за вами, и мне придется открыто заявить ей, что я никогда не женюсь ни на ком, кроме вас?.. А вы, вы сами, о Великий Боже, куда едете вы?.. Во власть человека, некогда любившего вас… любящего вас и по сей день, чья готовность пожертвовать страстью своей весьма сомнительна. Он соблазнит вас, Эрнестина, ослепит блеском своим, и несчастному, всеми покинутому Герману останется лишь искать утешение в слезах.
— Герману всегда будет принадлежать сердце Эрнестины, — ответила мадемуазель Сандерс, сжимая руки возлюбленного своего. — Неужели он, обладая сокровищем этим, все еще боится быть обманутым?
— Ах, только бы не утратить его, — воскликнул Герман, бросаясь к ногам своей возлюбленной. — Лишь бы Эрнестина не уступила соблазнам, что будут окружать ее! Пусть знает она, что никто на этой земле, кроме Германа, не сможет любить ее столь же преданно!
И злосчастный молодой человек осмелился умолять Эрнестину дозволить ему сорвать с ее несравненных губ бесценный поцелуй, что хранил бы он в сердце своем как залог нерушимости их клятв.
Разумная и осмотрительная мадемуазель Сандерс, никогда не позволявшая никому подобной вольности, посчитала обстоятельства исключительными. Она устремилась в объятия Германа, и тот, сжигаемый любовью и желанием, весь во власти мрачной радости, что находит выражение свое лишь в слезах, запечатлел клятву верности на самых прелестных устах в мире, и уста эти, прижатые к губам его, подарили ему сладостное доказательство взаимной любви и верности.
