А зимний аукцион Валайтиса и вовсе пропустил, прислав сразу чек на хорошую сумму. Больше не верил в собственную стойкость и выдержку. Знал, что стоит оказаться в Петербурге, и сорвусь к ней вопреки всему. Только вот не мог предугадать, продолжала ли она ждать меня так же сильно, как я её - хотеть?
И до сих пор сомневаюсь. Мучаюсь. Гадаю.
- Молодой человек?! – женщина за кассой смотрит на меня с откровенным недовольством, кривя накрашенные яркой помадой губы. Заметив, что наконец смогла привлечь моё рассеянное внимание, ещё раз переспрашивает: - Заправка у вас на какой колонке?
Расплатившись, пытаюсь сесть в машину, но под ногами крутится, мешается юркий щенок – из числа дворняг, по расцветке напоминающих овчарку. Кто-то из персонала свистит, отвлекая его ненадолго, но и этих секунд мне хватает, чтобы быстро прыгнуть за руль и тронуться с места.
Только собака догоняет машину со звонким, ещё по-детски неуверенным и каким-то несерьёзным лаем, прыгает рядом, рискуя случайно попасть под колёса, и вынуждает меня двигаться очень медленно, бегать взглядом по окнам и зеркалам бокового вида, чтобы следить за стремительными перемещениями виляющего тёмного хвоста.
По тормозам даю так резко, что окажись скорость машины немного больше, и обязательно бы ударился носом о руль. Открываю дверь и смотрю на пса, присевшего напротив и свесившего голову на бок с самым невинным и непринуждённым видом, словно и не он причастен к моей вынужденной остановке.
- Добился своего? – спрашиваю у него насмешливо, пытаясь вспомнить, что из еды продавали в кафе на заправке. – Твоя взяла. Только сиди здесь спокойно и не кидайся больше под машины, отчаянный.
Возвращаюсь со стаканчиком кофе для себя и тремя сосисками из хот-догов для пса, отдавая которые продавец скорчила такую презрительную мину, будто я выпросил их бесплатно. Впрочем, обескураживающее человеческое хамство быстро забывается при виде этого мелкого чуда, на удивление так и оставшегося сидеть на том же самом месте, что и десятью минутами ранее.
Радостно елозит хвостом по слегка влажному после дождя асфальту, прочнее вбивая грязь в короткую шерсть, восхищённо поскуливает, то ли завидев еду в моих руках, то ли учуяв аппетитный запах, и нетерпеливо переминается с лапы на лапу. Висящие уши забавно дёргаются и покачиваются в такт его движениям, и, глядя на них, оказывается просто невозможно сдержать широкую улыбку.
- Впервые кто-то настолько рад меня видеть, - хмыкаю вполголоса, находя очень странным разговаривать с собакой. А с другой стороны, хотя бы сейчас мне не нужно подбирать слова и задумываться над правильными, удобными, нейтральными формулировками, чтобы не показать слишком много своих эмоций.
Первые две сосиски пёс проглатывает на лету, кажется, даже не думая их жевать. А вот третью долго смакует, растягивает удовольствие на максимум, при этом прижимается вплотную к моим ногам и неумело потирает об них шею и бок, оставляя на чёрных брюках грязные разводы.
- Ты, наверное, жутко блохастый, - легонько поглаживаю его по холке и чешу за висящим ухом, и на ладони сразу остаётся неприятный пыльный налёт. Местами его шерсть торчит торчком, и невозможно с первого взгляда определить, промокла ли от недавнего дождя или слиплась колючками от грязи. А пёс задирает голову вверх и смотрит на меня с укором в тёмных глазах, от которого в солнечном сплетении вдруг покалывает тонкой и острой иглой стыда.
Со стороны мы наверняка смотримся очень странно: остановившаяся на самом краю заправки иномарка и мужчина в ней, пытающийся вести до нелепого осмысленный разговор с бездомным щенком.
Можно было просто оставить ему еду и давно уехать, но эта ситуация внезапно становится моим временным спасением, убежищем от тяжёлых мыслей, поводом поставить на стоп поток своих воспоминаний и сбавить нарастающий до предела мандраж.
Я выехал из Москвы слишком рано. И там, в Питере, меня будет разрывать в клочья каждой секундой ожидания конца её рабочего дня.
- Не обижайся, дружище, - примирительно чешу псу за вторым ухом, отчего тот издаёт низкий рычащий звук удовольствия. – Я уверен, что впервые увидев меня, родной отец подумал точно так же.
А я оказался похож на него сильнее, чем самому бы хотелось. И в том, как умудрялся причинять боль и приносить страдания тем людям, кто был ко мне неравнодушен.
Небо затягивают тёмные, иссиня-чёрные кустистые тучи, вдалеке слышатся раскаты грома, и даже воздух становится тяжёлым, влажным от медленно надвигающейся грозы, следующей за мной по пятам ещё от столицы и подгоняющей своим низким, грохочущим «пора».
Возвращаюсь на заправку третий раз и сходу натыкаюсь на раздражающе-кислую мину всё той же женщины. Но желание ответить ей тем же хамством сбивает идущий по телевизору сюжет новостей, где во весь экран что-то увлечённо вещает непривычно серьёзный и сосредоточенный Данил Разумовский, подписанный уже как «и.о. начальника следственного комитета».
А значит, пока я находился в пути, последний из его бывших начальников был взят под стражу или отправлен в отставку из-за ненадлежащего исполнения своих должностных обязанностей. И ведь я сам до последнего сомневался в успешности плана Валайтиса, убеждавшего, что у нас получится официально поставить своих людей на самые высокие руководящие места.
Купленные напоследок сосиски пёс брать отказывается. Снова скулит и крутится под ногами, встаёт на задние лапы и скребёт по моим коленям, ощутимо царапая их когтями сквозь брючную ткань. Не сдаётся и в тот момент, когда я всё же занимаю водительское место: опирается о порог машины и не позволяет захлопнуть дверь.
- Нет, дружище, я предпочитаю обходиться без лишних привязанностей. И избегать отвественности за кого-либо, потому что жизнь показала, что справляюсь с этим откровенно хреново, - объясняю скорее самому себе, потому что пёс демонстративно чихает, - на самом деле чихает, заливая подставленную ему под морду ладонь слюнями, - на все мои разумные доводы и продолжает ломиться в машину. – И вообще, сейчас для этого совсем неподходящее время. Я и сам не знаю, как сложится моя жизнь уже завтра. Ну вот что я буду с тобой делать, если что-то вдруг пойдёт не так? Да и не хочу. Просто не хочу, не нужно мне это.
А у самого – дурацкая улыбка на губах. Потому что помню, как рассуждал точно так же двенадцать лет назад. Отнекивался от чувств, возникших внезапно, ворвавшихся в мою жизнь без спроса и укоренившихся в сердце особенно выносливым, но при этом таким прекрасным цветком. До последнего не хотел признавать, что уже не смогу просто отмахнуться, забыть, вырвать их из себя.
Когда смирился – было слишком поздно.
- Нам ехать ещё больше трёхста километров, - конечно же, это замечание тоже остаётся без внимания, не считая привычного жалобного поскуливания вперемешку с раздражённым рычанием, звучащим комично в исполнении мелкого щенка. – И погода там ужасная, - добавляю совсем неубедительно, тихо, на самом деле уже смирившись с тем, что именно собираюсь сделать.
Вздыхаю, возвращая настойчивому псу его же укоризненный взгляд, и выхожу из машины, чтобы открыть заднюю дверь.
- Только на сидение не залезать! – ответом мне становится какой-то сдавленный, урчаще-тявкающий звук, самоуверенно и ошибочно принятый за согласие.
Самому не верится в то, что творю. Но периодическое ёрзание позади себя, скрип и цокание когтей по резиновому коврику, громкое дыхание не позволяют забыть о принятом на эмоциях, импульсивном, столь несвойственном для меня решении.
- А знаешь, когда я уезжал из Москвы, то пообещал себе, что обязательно вернусь не один. Так что ты, в каком-то роде, мой вариант к отступлению, - признавать это вслух оказывается не так страшно, а в локоть мне упирается собачий нос, влажный и прохладный даже через рубашку. И хочется говорить, говорить, говорить, разгоняя пугающую тишину и вытаскивая наружу все живущие внутри страхи, непременно сводящиеся только к ней, лишь к ней одной.
