Муж бьёт меня по щеке так, что голова дёргается, едва не слетает с плеч, и мгновенно просыпается мигрень.
— Говоришь, неважно всё, да? Он меня чуть не убил. А о дочери ты подумала? Хоть о ком-нибудь ты подумала, когда еблась с киллером? Ах, подожди… Ты же от него и родила. А я тебя принял. Беременную, всеми покинутую. Где был твой киллер, а? Кто тебе сопли твои утирал, пока ты выла по нему в подушку?! А теперь бежишь? Бросаешь меня, дочку и бежишь, как какая-то… — он поджимает губы, подбирая слова. — Как шкура паршивая! А может, опять к нему побежишь? Будешь трахаться с ним, пока я буду растить вашу дочь?!
На сей раз бью я. Муж шипит от боли, а я прикусываю губу, отворачиваюсь. Мы никогда не оскорбляли друг друга словесно. Что уж говорить о побоях.
В принципе, Володя прав. Нет, не так. Он прав на все сто. Потому что я, в отличие от мужа, знала, на что способен Елисей. Я знала, как сильно виновата. И знала, что однажды он придёт, дабы свести счёты. Как и то, что Молох убьёт каждого, кто прикоснётся ко мне, как к женщине. Володе, можно сказать, повезло, что остался в живых.
— Прости меня. Я виновата. И перед тобой, и перед Есей. Но ничего лучше я не могу тебе предложить. Только так. И ещё, я сняла все свои деньги со счетов. Твои не трогала. Там осталось немного, но тебе хватит на первое время.
Я ухожу, а муж остаётся в прежней позе, задумчиво смотрит в стену. Закрываю дверь и приваливаюсь к стене. Вот и всё. Вендетта Молоха началась. Она только началась, а я уже чувствую себя убитой.
И словно услышав меня, звонит он. Номер скрыт, но я и так знаю, что это Молох. Чувствую. По всему телу поднимаются мелкие волоски, и затылок обдаёт изморозью.
— Да, — отвечаю, отходя от палаты мужа.
— Выходи оттуда. Сейчас же. Даю тебе двадцать секунд, иначе я захожу и вскрываю ему глотку.
И я бегу, даже не сбросив звонок. Мчусь к лифту, отсчитывая секунды. Потому что знаю совершенно точно: он не угрожает, не преувеличивает, не лжёт. Ровно через двадцать секунд он войдёт в больницу, и остановить его будет невозможно.
Успеваю выбежать на крыльцо и закричать.
— Стой! Я здесь! Здесь! Прошло пятнадцать… — задыхаюсь, хватаюсь за бок. — Пятнадцать секунд!
Он убирает телефон в карман, посылает мне страшный взгляд.
— В машину сядь.
Люди обходят нас, его здоровенный внедорожник, больше похожий на бронетранспортёр, припаркованный прямо у входа, на месте карет скорой помощи. И никому нет дела до того, что меня сейчас схватят и силой затолкают в машину. Если, разумеется, сама не сяду. До крайностей не довожу. Делаю пару шагов и залезаю в салон, на пассажирское. Перед тем, как захлопнуть тяжёлую дверь, зачем-то смотрю вверх, на окна палаты Володи. И с губ срывается вздох, когда вижу мужа у окна. А он видит нас.
Закрываю дверь. Втягиваю голову в плечи и, устремив взгляд на свои колени, жду.
ГЛАВА 19
ГЛАВА 19
2010 год
— Что это такое? — хмурится он, и я уже знаю, что последует за этим выражением лица. Злость, ор, разбитая чашка с кофе. Как минимум. Или же на этот раз у него сдадут нервы, и я вылечу в подъезд голая, в чём стою перед ним. Ну как голая. Трусы и лифчик на мне есть.
Но он лишь вздыхает, массирует пальцами одной руки виски.
Опять, блин, с нарядом не угадала…
— Не нравится?
Его не было дома около двух суток. Пришёл, как обычно, уставший, нервный, угрюмый. Что ж за работа у него такая?
— Я просил тебя не шляться по моей квартире в чём мать родила? Просил или нет?
Пожимаю плечами.
— А я не слышала, что ты пришёл.
— Теперь услышала? Оденься, а то выпросишь. Достала уже, — отворачивается, берёт чашку с кофе, и, пока несёт её до рта, я запахиваю на себе халат. Опять мимо. Может, я уродина какая? Или что? Почему он меня не хочет? Каких-то шалав по кабакам таскает, потом приходит весь в губной помаде и воняющий духами. Обидно.
— А есть хочешь? Я суп сварила, — захожу с другой стороны. Ну хоть чем-то его пронять. Выгонит же скоро. Документы вон почти готовы. Я, кстати говоря, за последние две недели слегка подучилась готовить, и теперь моя каша не пригорает, а суп получается очень даже достойным. Ах да. Ещё яичница. Жаль будет всё потерять и снова рыться по помойкам в поиске пищи.
— Нет, — но он упорно не ест. Вот ни в какую не идёт на контакт. И что с таким делать, спрашивается? Эх, не надо было отказывать девкам с панели, когда те хотели научить меня своему ремеслу. Так хотя бы знала, что с мужиками делать. Да и ему, похоже, такие нравятся. Только не смогу я со всеми подряд. Даже за деньги. Ричарды Гиры не всем шлюхам положены. Чаще всего там такое на бедную девку лезет, что обблеваться можно. Их работа — всё терпеть. Я терпеть не смогу. — Слушай, можешь свалить, а? Иди в комнату или вот… — он полез в карман, достал оттуда несколько смятых крупных купюр и швырнул их на стол. — Сходи куда-нибудь. Погуляй. Не маячь перед носом, ладно?
Я присматриваюсь к Елисею и замечаю, что глаза у него жутко красные из-за лопнувших капилляров, а на лбу выступила испарина. Да и вообще, какой-то он помятый. Девки затаскали, что ли?
Надо признаться, об этом я думать не хочу. Оказалось, что я ревнивая. Ага. И жадная. Только вот почему запала на того, у кого интерес совсем не вызываю — большой вопрос. Свинство…
Поджав губы, хватаю со стола деньги и вылетаю из кухни, едва сдерживая истерику. Думаю, голосить при нём ни к чему. Он не любит яркий свет и громкие звуки — это я уже заучила на зубок. Да и кто я такая, чтобы ревновать его и устраивать сцены? Уличная замарашка, которую он подобрал со свалки? Ну ладно, в подъезде. Но смысл от этого не меняется.
На улице холодно до жути. А на главной площади, куда я топаю по свежевыпавшему снегу, уже поставили ёлку. Она горит разноцветными огоньками, манит к себе детвору и не только.
Останавливаюсь рядом, кое-как пробившись через толпу, и сквозь слёзы смотрю на эту прелесть. Последний раз я стояла у ёлки несколько лет назад в детдоме. Ёлка, правда, была не такая огромная, да и с украшениями там всё обстояло гораздо проще. А вместо деда Мороза — пьяный сторож дядя Вася в потрёпанном костюме и с зачуханной бородой. Я уже тогда понимала, что нас обманывают, но молчала, дабы не расстраивать малышню. Те просили у деда Мороза мамочку и конфет, и мне было жаль их расстраивать. Конфеты, правда, все получили тогда. А вот с главным желанием не всем повезло. Единицам, если только.
— Мам, купи! Купи-купи-купи-купиии! Купи петушка, — заскулил кто-то рядом, и я отвлеклась от ёлки.
Розовощёкий малыш дёргал за руку девчонку примерно моего возраста. Может, года на три старше. И как-то сжалось всё внутри от этой картины. У нормальных людей вон даже дети уже есть. А я… Чего я добилась за свои восемнадцать лет? Хотя рожать в таком возрасте я бы не стала точно. Куда уж тут.
— Ладно, пойдём папу найдём, он купит петушка, — ответила мальчику мать и подняла его на руки. А я заскулила ещё сильнее. Тихо, про себя. И лишь горячие слёзы, обжигающие раскрасневшееся от мороза лицо свидетельствовали о том, что я сюда не радоваться пришла, не хороводы вокруг ёлки водить. Просто я мешаю тому, с кем живу.
Елисей время от времени не выдерживал моего присутствия и, швыряя деньги, прогонял из дома. Я безропотно уходила и слонялась так несколько часов, а когда приходила обратно, он уже крепко спал.
Деньги, разумеется, не тратила. Складывала в носок, готовясь к чёрным дням, когда снова окажусь на улице. Так мы и жили. Я и Елисей.
В принципе, неплохо так жили. Если не считать абсолютной тишины, звучащей в его квартире.
Он стал покупать мне шоколадки и конфеты, делая вид, что всегда так делал, хотя я ни разу не заметила, чтобы он их ел.
— Хищники же вроде не любят сладости? — пошутила я как-то, а он поднял на меня строгий взгляд и многозначительно промолчал.
Иногда приносил тёплые вещи с этикетками и швырял их на диван. Носки, тапки, ещё одна куртка, махровый халат и тёплая пижама. Он заботился обо мне. Вот так вот молча, без единого слова.
