Сейчас Елкин тащил в руках свои телевизионные прибамбасы — видно, собрался антенну менять, а о моем существовании он, наверное, давно позабыл. А ведь в библиотеке, когда нас развлекал байками про немцев дедушка ветеран, и на похоронах Леши он присутствовал тоже. И это он, скорее всего, тоже напрочь позабыл. Я подумал, что знаю, в чем заключается между нами разница. Он, Елкин, все еще был частью моей сегодняшней жизни, а в его кабельно-антенном существовании для меня не осталось места. Вот и все.
7
Потом на лавочку возле подъезда уселось несколько парней из нашего дома — придурковатый Емеля и его товарищи, в руках у каждого бутылка с пивом, неизменная, как и три года назад. Лоботрясы и бездельники, никто из них не работал раньше и, думаю, не работает сейчас. Это их образ жизни — наглотаться пивка, покурить травку и поржать.
Расправившись с пивом, Емеля вытащил из кармана пачку «беломора» и пакетик с дурью — профессиональными движениями, ни от кого не прячась, принялся «заряжать» папиросину. Прохожие неодобрительно косились на него, товарищи терпеливо ждали.
Я быстро переоделся и вышел на улицу. Мне показалось, это произвело впечатление. Челюсти у всех так и отпали, но каждый промолчал, даже Емеля, хотя раньше, при встрече, неизменно называл меня то Робертом Майлзом, то Робертом Льюисом Стивенсоном, то Робертом Земескисом, а то и Робертом де Ниро. Мы не виделись три года, но промолчал он не поэтому, а потому, что сейчас я был не Роберт де Ниро, а Роберт Дезертиро.
Я поздоровался с каждым за руку и тоже сел на лавочку. Парни уже успели пыхнуть и, расслабленные, стали делать вид, что моим появлением не шокированы. Все — полусонные, движения замедленные, глаза мутные. Как обычно, они стали прикалываться, без внимания и муху не оставят. Один из них, Коля, комментирует.
Двое мужиков вынесли из подвала чугунную батарею.
— Пошли на гармошке играть, — говорит Коля.
Все ржут.
Мужики дотащили батарею до машины, начали пихать в багажник.
— Вместо радиатора поставят.
Все ржут еще сильнее, посматривая на меня — приглашают поприкалываться тоже.
В песочнице возится с игрушечной машиной малыш лет четырех. Его отец стоит рядом, читает газету.
— Не его ребенок, — говорит Коля. — Усов нет.
Папа, действительно, с усами.
— У него и нога деревянная, — добавляет кто-то.
— Тогда точно не его, — говорит Коля.
Подходит Санька, парень из соседнего подъезда, здоровается со всеми, а на меня смотрит подозрительно.
Коля разглядывает дырочки на его ботинках и спрашивает:
— Сам, что ли, сверлил?
Ботинки у Саньки старые, стоптанные, с заплатами.
Коля бесцеремонно засовывает палец под одну полуотвалившуюся заплату:
— Чего, как оборванец?
— Вот доношу и выброшу, — смущается Санька.
— Тогда пора, — говорит Коля. — Не жди, когда подошвы отвалятся.
Каждое Колино слово разжигает веселье все больше. Он и сам смешной: маленький, худой, коротко подстриженный, с толстенными, как у негра, губами и носом-картошкой. Вечно обкуренный.
— Ты куда, Сань, собрался?
Санька смущается еще больше, не хочет отвечать, но все, притупив смех, ждут, что он скажет — вернее, как прокомментирует это Коля.
— Да… к девчонке, — наконец отвечает он.
— Вон к той, что ли? — спрашивает Коля, указывая на кривоногую старуху с клюшкой.
— Нет, — улыбается Санька и уходит. Все ржут.
На клюшке, которую цепко, двумя руками, держит кривоногая старуха, виднеется полустертая надпись: «Коно» — раньше клюшка была хоккейной.
— Знаете, как эту старуху зовут? — спрашивает нас Коля и сам отвечает: — Павел Буре.
После того как они наржались, Емеля принялся рассказывать «наркоманские» анекдоты.
— Короче, Кибальчиш залез на баррикаду, размахивает флагом и орет во все горло: «Измена! Измена!» Плохиш забился внизу куда-то в угол и, лопая двумя ложками варенье, говорит сам себе: «Ничего не пойму. Вроде бы одну и ту же дурь курили, но меня почему-то на хавчик, а Кибальчиша на измену пробило».
Следующий анекдот был про то, как в самолете, во время полета, наркоман уселся на унитаз и потягивал косячок, а в это время летчики для другого пассажира, из новых русских, которому только что стукнуло тридцать лет, тридцать раз выполнили мертвую петлю. Потом наркоман выходит из туалета и восхищенно крякает: «Вот это дурь! Не успел затянуться, как тут же восемь раз за шиворот себе насрал».
Коля, увидев молодую маму с коляской, хотел что-то сказать, но Емеля перебил его:
— А вот еще, пацаны. Короче, наркоман пыхнул как следует и уселся на берегу. В реке мужик тонет, орет: «Спасите! Помогите!» — и уходит под воду. Из кустов выбегает милиционер, спрашивает у наркомана: «Кто кричал?» — «Никто», — отвечает тот. Милиционер уходит, а утопающий выныривает и снова орет: «Спасите! Помогите!» — и опять под воду. Из кустов снова выбегает мент: «Кто кричал?» — «Да никто», — говорит наркоман. Мент уходит, а мужик выныривает уже у самого берега и из последних сил шепчет: «Спасите… помогите…» Наркоман ставит ногу ему на голову (Емеля встает и показывает, как это происходило), чтобы она ушла под воду и, оглядываясь по сторонам, говорит: «Да тише ты, тебя менты ищут!»
Молодая мама с коляской прошла, зато в небе появился реактивный самолет, оставлявший за собой след — белую и упругую струю.
— Зарин распыляют, — констатировал Коля.
— Зарин — херня, — говорит кто-то из парней. — Мне вот завтра на дачу ехать, картошку опрыскивать — такой облом, блин. Заколебали эти колорадские жуки.
— Ненавижу дачу, — отозвался Емеля. — У меня аллергия на крестьянский труд. Копаться, ковыряться, полоть, опрыскивать… Уж лучше пусть предки возятся в этом навозе, им один хер делать нечего. Ты-то, Роберт, как на это смотришь?
— На что?
— На каторжный труд дачника. Ну, чтобы в земле возиться, словно червь могильный…
— Положительно, — сказал я. — Как раз я хотел попросить у вас лопату, очень нужна. Завтра же верну.
— Тебе когда нужна она?
— Если можно, прямо сегодня.
— Нет проблем, Роберт, — сказал Емеля и, сходив в свой подвал, вынес мне штыковую лопату с белоснежным черенком.
— Держи. Совсем новая.
— А метлы, Емель, у тебя нет? — лениво поинтересовался Коля.
— Зачем тебе?
— Чтобы летать. Как Баба Яга.
Они стали опять ржать, а я пошел домой.
— Верну завтра, — пообещал я перед тем. — Завтра вечером.
8
Я оставил лопату в прихожей, разделся и залез в ванну. Потом включил воду и пяткой заткнул сливное отверстие. И в это же самое мгновение сверху послышалась музыка. Для замечательной песни Джорджа Майкла бетонные плиты — не преграда.
