В общем, они нам пели всякое занудство, вроде фигни про тех парней, которым за лишнюю двадцатку давали без резинки, а одна даже сказала, что умирает от СПИДа. На умирающую она мало смахивала. То есть они, конечно, все смахивали на умирающих, но не от СПИДа или чего-то в этом роде. В общем, я не очень вслушивался. Скука смертная, а я еще и с бодуна. Все эти соски в завязке – потолстевшие, плохо подстриженные и в костюмах из «Кей-Марта» – отвращали меня по-страшному, но не тем, какой ужас трахать их за деньги. Скорее, тем, что они нынче делают, чтобы не вышибли с квартиры.
Но, между прочим, та, что была у них за главную – ее Кей звали, – совсем другая была птичка-соловей. Все то, отчего они становятся такими страшными и задроченными, на ней покуда не сказалось. Взгляд побитой собаки еще не появился, накрашена будь здоров как, юбка выше колен, и даже вырез платья до самой ложбинки. Подытожив, что сказали другие телки, она посмотрела на всех нас по очереди, и когда дошла до меня, прятать глаза я не стал. Подумалось: «Господи, вот бы ее трахнуть!» Я понимал: это не так-то просто, ни полсотней, ни даже сотней баксов тут не обойдешься, но так же не бывает, чтобы совсем глухо. А то, что трудно, – так ведь от этого еще интереснее!
Говорильня закончилась, все пошли по своим делам, но я у выхода подзадержался, ждал, пока выйдет она.
– Кей? – говорю.
Смотрит, но как-то безрадостно. Ей, понимаешь ли, не до нас. А уже сумерки, она стоит, вся крутизна с нее слетела, на вид усталая, но все равно сексуальная.
– Да?
– Я бы еще про это послушал. Как вы насчет, скажем, кофе?
Вздохнула, повела плечиком. Такая же истомленная, как они все.
– Пойдемте, – сказал я. – Еще ведь рано. Мне это очень было бы полезно.
– Что ж, ладно.
Уговор был про кофе, но в результате мы оказались в баре и почти что в центре города. Самое смешное, что шлюхи шастали оттуда в двух кварталах – сиськи и попки шариками, длинные ножки и минимум тряпок. Без комплексов и мокрые заранее.
Но я мог думать только о ней. А она жевала все ту же жвачку, несмотря на то что мы взяли выпивку. Сказала, что у нее жизнь налаживается, три раза в неделю она ходит в колледж, устроилась в эту спецшколу координатором программы, квартиру теперь снимает ближе к воде, держит кошку, три года уже не кололась и пьет только в компании. Но как-то у нее слишком уж складно выходило. Я притворялся, что слушаю, а сам смотрел на ее шею и губы и думал о том, что она за деньги глотала сперму. Тут я заметил, что одна пуговка у нее расстегнулась и верхние своды грудей виднеются в полный рост.
Я кивал, поддакивал, а сам думал о том, с каким бы кайфом я сейчас нырнул головой под стол, чтоб посмотреть на ее ноги, а там, может, и под юбку бы заглянул. Хотелось посмотреть, какие у нее трусики, какая пизда, какая в жопе дырочка…
Она умолкла, сидела, помешивая в стакане. Смотрела куда-то вдаль. На вид – лет тридцати пяти, может, чуть старше. И, вроде, нервничать начинает, будто, раздайся сейчас неожиданный звук, подскочит. А я уже как одержимый – до того хочется увидеть ну хоть кусочек ее голого тела. Господи, думаю, расстегнула бы еще пуговку, уж так я был бы рад!
Какое-то время сидели, пили, и эти мысли во мне все росли. Временами она улыбалась, не сказать, чтобы совсем стала сама не своя, но все больше времени она тупо смотрела в стакан, как будто всячески старалась избежать разговора, который уже звучал в ее голове.
Наконец меня прорвало. Я сказал:
– С собой приходится бороться, это – да… ну, в смысле, с этими занятиями, и это замечательно. Знаете что, я бы хотел вам дать немного денег. У меня хорошая работа. Вы производите впечатление очень приличной, милой женщины, и все такое. – С этими словами я вынул из бумажника двадцать долларов и выложил на столик между нами.
– Я не могу взять у вас деньги. – Но в ее голосе звучал надлом. Я знал, что деньги у нее уже в сумочке, хотя и лежат пока что на столе.
– Послушайте, – говорю, – если вам не заставить себя взять их ни за что, тогда, может, сделаете за них что-нибудь. Пустяк какой-нибудь. Вот, скажем, пуговку на блузке расстегнете, и все. То есть я понимаю – это противоречит тому, о чем мы весь день говорили. Но я не думаю, что это может кому-то из нас повредить.
Сидит, молчит. Я уж решил, что сделал ошибку. Подумал – всё, моя карьера в этой школе псу под хвост: поди пойми ее, сейчас подымет крик, меня отсюда вышибут, а после по судам затаскают.
Но она взяла деньги и положила в сумочку, а потом расстегнула пуговку на блузке. И посмотрела мне в глаза – наверное, чтобы понять, как я это воспринял. Ее глаза стали чуть жестче. С улыбкой я смотрел на ее лифчик. Он оказался черным, и я чувствовал, что знаю теперь все, что нужно.
Она чуть-чуть качнула головой, отпила из стакана.
– Доволен?
– Ага.
Она все пыталась решить, кто кого использовал – это у нее на лице было написано.
– Слушай, – подавшись к ней, сказал я, – я могу дать еще, если ты снимешь трусики и дашь их мне. Дам полста.
– Пошел на хуй, – сказала она.
Я улыбнулся.
– Да ладно! Тебе польза, мне польза. Опять-таки, никто ведь не пострадает.
Она еще отпила. Нахмурилась и опустила глаза. Пальцами теребила пуговку, которую только что расстегнула на блузке. Встала и пошла прочь. Может, совсем уходит. А может, в туалет пошла. Я выложил на стол пятьдесят долларов и осушил бокал. Когда не знаешь, чего ждать, становится интересно. Вернувшись, она протянула мне сжатый кулак, и я взял у нее скомканные трусики. И положил их в карман. Она взяла полусотенную.
Мы снова принялись пить. Я поглядывал на грудь под расстегнутой блузкой и думал о том, что у меня ее трусы, которые были прижаты прямо к письке. А у меня уже стоит. Я передвинулся, чтобы прижать член или к столу, или к своей ноге, или локтем его притиснуть. Бог ты мой, давно мне так хорошо не было.
А прическа у нее уже хромает. Нос блестит. Помада размазалась, и в уголке рта как будто ранка. Мы взяли еще выпить. Расплатившись, я вынул еще пятьдесят и положил на стол.
– Раздвинь ноги, дай я посмотрю, – сказал я.
Я даже не стал притворяться, будто что-то уронил. Взял, сунул голову под стол и уставился на ее колени. Был вариант, что она схапает деньги и ничего не сделает – в принципе, может запросто: так и будет сидеть, сжав вместе белые и круглые колени. Внутри у меня все трепетало.
Она раскрыла коленки. Медленно; она знала, что делает. Знала, как заставить меня просить продолжения. Мед-лен-но. Внизу там было темновато; я увидел внутреннюю сторону ее бедер, но больше ничего.
Выглянув одним глазом, я прошептал:
– Ну, надо же и юбочку немножко приподнять.
Сделала. Вот она! Уголок губ под кустиком черных волос. От него книзу черная щелка, и тут же сразу пухленький комочек клитора. Я стал воображать, как трогаю ее руками; по правде говоря, только этим и спасался, чтобы не кинуться к ней и не схватить, не сунуться туда лицом и нюхать, и нюхать. Член у меня аж вибрировал. Окончательно плюнув на то, кто что услышит или увидит, говорю:
