Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

— Только обязательно дождитесь меня, — услышала я его шёпот утром, сквозь дрёму, поэтому не обратила на эти слова никакого внимания. Мы не дождались: мне стало плохо уже через несколько часов, и скорая забирала меня из дома уже почти в бессознательном состоянии.

Юношеский максимализм, безалаберность, попытки убедить себя, что мне просто кажется, что ещё слишком рано, что всему виной жаркая погода, чуть не стоили нам обеим жизни.

Можно было оправдывать состояние своего шока после операции тем, что я не успела подготовиться к роли матери, не ожидала, что первые несколько дней придётся сквозь головокружение и режущую боль в идущем по низу живота шве ходить в соседнее отделение, где держали всех родившихся раньше срока детей. Но нет, за те три недели, украденные у нас с дочерью моим слишком слабым телом, на самом деле ничего бы не изменилось.

Я плакала, когда по несколько раз примерялась, но так и не понимала, как правильно взять её на руки. Плакала, когда не получалось её кормить не то что грудью, а даже из бутылочки, потому что ту тоже нужно было держать под каким-то особенным углом наклона. Я плакала, даже просто возвращаясь к себе в палату и отвечая на десятки сообщений от подруг, сестры и мамы — из-за карантина в роддом не пропускали никого из посетителей.

Только Слава не писал и не звонил.

Одна из двух дежуривших посменно медсестёр будила меня среди ночи и тихонько отводила вниз, в приёмное отделение, где он просто сгребал меня в охапку и повторял строго, чтобы я перестала реветь. И я переставала. Слишком привыкла за прошедшие годы покорно выполнять всё, что он говорил.

Неделя в роддоме показалась мне вечностью. Но теперь, оглядываясь назад, в памяти всплывает только яркая вспышка страха, трепета, предвкушения в тот миг, когда он впервые осторожно взял Злату на руки и смотрел на неё долго-долго, пристальным и настороженным взглядом оглядывал торчащие из ажурного светлого покрывальца маленькие ладошки, которые она, как настоящий Гудини, доставала наружу, несмотря на все старания детских медсестёр; на маленький нос и круглые щёки с ярко-розовой, ещё слегка шелушащейся кожей, сурово поджатые от недовольства тонкие губы, на торчащие на макушке нелепым вихрем рыжие волосы.

— Она совершенна, — произнёс он абсолютно серьёзно, и я до сих пор уверена, что Злата слышала и запомнила этот момент так же чётко и ясно, как я.

Потому что именно это утверждение она оправдывала каждым днём своей жизни.

Ей не исполнилось и месяца, когда мы переехали в снятую для нас Славой квартиру. На все вопросы о деньгах он только отмахивался и говорил, что успел кое-что накопить, и уверял, что мне не стоит переживать и нам хватит на всё необходимое. Я и не переживала: просто чувствовала свою вину в том, что теперь и ему приходилось меня «тянуть».

Мне было грех жаловаться. Люся и правда охотно нянчилась со Златой, пока я бегала по самым важным лекциям и отсиживала семинары как на иголках, постоянно не находя себе места и поглядывая на часы каждые несколько минут в ожидании возможности скорее вернуться домой. К вечеру часто приезжали Полина и Наташа, даже остававшиеся до утра, если Слава работал в ночную смену, чтобы помочь мне выспаться.

Но высыпались мы все, потому что маленькая мисс Чанухина действительно была совершенством, и в интервале с десяти вечера и вплоть до шести утра издавала разве что звуки сладкого детского посапывания.

— Максим, тебе подкинули бракованного брата! Я точно тебе говорю, дети умеют спать по ночам, — возмущалась Поля, ещё до меня успевшая с головой окунуться во все неоднозначные впечатления от незапланированного материнства.

От Златы были в восторге все. Наташа, которая относилась к детям слегка настороженно и честно признавалась, что сама не решится завести даже хомячка (сейчас нам обеим смешно вспоминать про это, но десять лет назад наши представления о мире были контрастно чёрно-белыми и допускали в себя лишь поправки на две ярко-рыжие макушки). И моя мама, так и не смирившаяся с моим выбором, внучку, тем не менее, искренне любила.

Самым сложным оказалось не справиться с дочкой, а разобраться в том, какие именно отношения связывали нас со Славой после её рождения.

Мы перестали быть любовниками очень давно, когда врачи первый раз предупредили о том, что беременность может протекать с осложнениями и лучше сохранять покой. Да и желание пропало напрочь, уступив место повышенной тревожности, запрятанному за показным безразличием волнению о будущем и постоянной усталости.

Я считала это всё своей виной. Поэтому так испуганно отторгала от себя тот вечер, когда он пытался повернуть всё вспять: сделал для меня ванную с ароматными маслами, приглушил в квартире свет и ласкал меня очень долго, усадив к себе на колени, выцеловывал шею и ключицы, гладил руки и спину, действуя аккуратно и безумно нежно. Так, как не делал никогда до этого.

— Мне это не нужно, — голос дрожал, когда я решилась сказать ему об этом, почувствовав щемящую тоску от того, насколько непривычным и чужим воспринималось происходящее между нами. — Я хочу, чтобы всё было как прежде.

Он терпеливо убрал со своего затылка мои пальцы, пытавшиеся грубо сжать его волосы, как делали это теми безумными, страстными ночами, по которым я успела соскучиться. Ладонями обхватил моё лицо, посмотрел на меня с улыбкой, как на несмышлёного ребёнка, и тихо сказал:

— Это нужно нам обоим, cherie. Как прежде уже никогда не будет.

Мы всё равно вернулись к тому, что перед выходом из дома с утра необходимо тщательно осмотреть себя в зеркало и убедиться, не виднеются ли из-под одежды покрывающие тело засосы и укусы. Но для этого понадобилось снова двигаться навстречу друг другу. Учиться быть друзьями при свете дня.

Злате должно было вот-вот исполниться три года, когда Слава повёз нас в Париж. Подготовка всех документов и получение виз заняли несколько месяцев, но я всё равно восприняла это как самый настоящий сюрприз, и, только выйдя из самолёта, постоянно напоминала себе, что хотя бы иногда следует дышать.

К тому времени он уже хорошо зарекомендовал себя в крупнейшей компании, занимающейся техникой, куда попал совсем случайно, разговорившись с будущим любовником моей сестры, работавшим лично на одного из владельцев. Он зарабатывал там столько, что, наконец приехав в столицу Франции, мы могли себе позволить если не всё, то очень многое.

Отель на одной из улочек Монмартра, с виднеющимися из окна куполами Сакре-Кёр, особенно волшебно выглядящего по ночам. Завтраки, обеды и ужины в уютных брассери, с настоящей антикварной мебелью, непередаваемой атмосферой ценной старины и ароматом свежей выпечки, от которого живот сжимался в предвкушении тающей во рту хрустящей корочки. Экскурсии по всем музеям, походы по бесконечно прекрасным улочкам города, свободное перемещение на такси, когда Злата уставала очаровывать французов своей лучистой улыбкой и по-детски непосредственными «merci», «pardonne» и «bonjour monsieur, bonjour madame», и неожиданно засыпала у нас за руках за пару секунд.

Около прорезающего вечернее небо серого скелета Эйфелевой башни мы тоже оказались уже с дремлющей у Славы на плече Златой. Она сжалась в маленький комочек, свернулась на ручках совсем как котёнок, и только пушистые ярко-рыжие волосы вовсю разметались вокруг головы и, наэлектризовавшись, прилипли к его одежде, разукрасив одну половину тёмного джемпера оранжевым солнышком.

Наверное, стоило сразу поехать в гостиницу — даже эти мизерные тринадцать килограммов счастья казались неподъёмными уже через полчаса, но Слава сам настоял, чтобы мы сначала прошли по всему Марсовому полю. Именно там, присев отдохнуть ненадолго и аккуратно перехватив сопящую дочь одной рукой, второй он достал из кармана кольцо и молча протянул его мне. Не отдал, а с насмешливой улыбкой ждал, когда же я соображу правильно подать правую ладонь, позволив ему самому надеть его на безымянный палец.

— Мы должны были оказаться здесь три года назад, — хмыкнул он и легонько погладил Злату по голове, убрал от её лица несколько капризных прядей волос. — Тогда я уже накопил вполне достаточную сумму, продумал поездку, но вот… пришлось скорректировать свои планы.