Не думал я, что так получится. Не знал! Но ведь лучше других усвоил, что незнание не освобождает от ответственности.
Сейчас главное, что мне удалось её найти. И осталось выяснить только несколько нюансов…
— Слушаю, — пропевает в трубку мама, тут же шикая «Гриша, за мной!».
— Ма, а расскажи-ка мне, пожалуйста, кто такая Моховцева Лада Борисовна?
***
Я успеваю не только продрогнуть насквозь, но и намертво примёрзнуть к обшарпанной деревянной скамейке, хотя сижу на ней всего-то минут двадцать. Зато мой раздражённый, злой, испуганный и взвинченный до предела вид моментально отпугивает и пытавшегося пристроиться тут на ночлежку бомжа, и компанию подростков с громко орущим из телефонов русским рэпом, от которого уши буквально сворачиваются от боли.
Впрочем, подростки мне ещё спасибо должны сказать: когда я приехал сюда к своим школьным друзьям отмечать выпуск из академии, Светлана Павловна разгоняла нас утром веником и змеиным шипением изящных матершинных оборотов, не оценив вынужденного раннего подъёма. Так что, можно сказать, я просто оказал молодёжи неоценимую услугу и заранее спас от страшного гнева этой воистину святой женщины.
Когда я гнал сюда, как сумасшедший, то надеялся эффектно упасть на одно колено у распахнувшийся передо мной двери в квартиру, протянуть огромный букет цветов, собранный в салоне по кодовой фразе «страшно накосячил», и долго говорить что-нибудь эмоциональное, бессвязное и очень романтичное.
Но вот незадача: дверь мне никто не открыл. Ни по звонку, ни по настойчивым пинкам ногой, ни по жалобному бормотанию о том, как сильно я раскаиваюсь в случившемся.
Предпочту списать очередной приступ моего идиотизма на последствия пережитого стресса, потому что выйти на улицу и посмотреть на окна догадался не сразу. Зато потом вздохнул облегчённо: никого не было дома.
А потом начал с ума сходить от тревоги: почему это в начале одиннадцатого никого нет дома?!
Не вынесший моего эмоционального накала и первых ноябрьских заморозков букет медленно загибался на заднем сиденьи машины, заготовки красивых речей давно покрылись инеем и стали казаться отвратительными, а мой боевой настрой уступил место меланхолии.
Именно тогда я и замечаю их: двух женщин, вывернувших из-за угла дома и тихо переговаривающихся друг с другом. В руках той, что старше, пластиковая коробочка с тортиком, а на лице той, что младше — вымученная и уставшая улыбка.
И я придвигаюсь к краю скамьи, чтобы спрятаться в неосвещённом участке, и жду их приближения.
— О, Валерка, а ты чего здесь? — Светлана Павловна начинает говорить первой, и я воспринимаю это как хороший знак. Потому что Ладка уже успела увидеть меня и просто резко остановилась, не став выкрикивать проклятия или бросаться с кулаками.
Она недоумённо переводит взгляд с меня на свою тётю и обратно, смешно хлопая длинными ресницами. Вот правда же — чудик. Милый, глазастый, очаровательный чудик.
— А я к племяннице вашей. Можно? — вообще-то мне хочется улыбнуться так, чтобы сердце этой золотой женщины дрогнуло на мгновение, но выходит скорее жалобно-умоляюще.
И, судя по тому, как внезапно сужаются её глаза, не остаётся сомнений: в голове Светланы Павловны любимый неудачник-пациент Валерка и мудак-псевдомосквич Валера уже соединились в одного человека.
А вот у Лады — пока что нет.
— Таааааак, — протягивает Светлана Павловна, угрожающе постукивая пальцами по пластиковой крышке торта. — Полчаса, а потом вернёшь мне ребёнка домой!
— Обязательно! — послушно киваю я и, еле дождавшись, когда же она зайдёт в подъезд, киваю ошарашенной Ладе на место рядом с собой: — Присядешь?
— Ну и что это за спектакль? — спрашивает она скептически, нехотя устраиваясь на противоположном крае скамейки, подальше от меня.
— Лаааад, — зову её, улыбаясь, но в ответ получаю только демонстративно скрещенные на груди руки и повыше задранный нос, без сомнения свидетельствующие о том, что быстро прощать меня она не намерена.
Ну и правильно, на самом-то деле. Я б себе ещё и врезал как следует.
— Помнишь, я рассказывал тебе, что у меня была невеста? — подобное начало истории её явно не впечатляет и мне на мгновение кажется, будто она вот-вот встанет и уйдёт, отчего начинаю говорить быстро и сбивчиво: — У неё был старший брат, Ваня. Работал вместе со мной в ГИБДД. Мы, конечно, не были друзьями — скорее, хорошими приятелями, — но человеком он был очень добрым и отзывчивым. А однажды, прошлым летом, у моих друзей случились неприятности, и я попросил Ваню им помочь, остановить машину на посту. Он согласился, попал под обстрел и погиб на месте.
Я делаю паузу, готовясь к следующему откровению, и перехватываю её настороженный и хмурый взгляд.
— В общем-то, именно так я и лишился невесты: Соня мне этого не простила и ушла. Да я и сам себя не простил, если честно. Когда это случилось, мы даже не поговорили толком, поэтому мне так важно было наконец объяснить ей всё и извиниться. Ведь я очень, очень сильно виноват. И за брата, и за то, что пообещал ждать её возвращения, а сам… влюбился в тебя.
Она вздрагивает и округляет свои глазищи, но стоит нам встретиться взглядами, как сразу же отворачивается и снова поспешно пытается сделать гордый и независимый вид, при этом больше напоминая надутого ребёнка.
Ирония в том, что я всегда пытался жить по совести, но всё равно умудрился попасть в ситуацию, где выглядел мерзавцем, с какой стороны не глянь. Не стал бы тогда помогать Ладе и звать её к себе — бросил бы на произвол судьбы такого светлого и чудесного человечка; удержался бы от неё на расстоянии и дождался Соню — обрёк бы нас на долгие попытки воскресить давно загнувшиеся отношения, от которых остались лишь приятные воспоминания.
Но и Соня не оценила моей честности, очень долго и эмоционально высказывая всё, что обо мне думает. А меня тянуло обнять её и сказать искреннее «спасибо». За то, что ушла. И за то, что вдруг появилась именно в такой важный, переломный момент моей жизни, позволив высказаться и скинуть груз вины с плеч, а ещё окончательно понять, что никогда не испытывал к ней таких же сильных чувств, как к Ладе.
Мы с Соней совсем не подходили друг другу, хоть и пытались наравне со многими выстраивать отношения на сплошных компромиссах. Ради неё ехали в шумную компанию, ради меня — оставались дома наедине. Ей планировали отпуск на море, мне — в горах. Её родителей навещали в официально-праздничной одежде под аккомпанемент классической музыки, к моим открывали дверь с ноги и ели жареную картошку прямо из выставленной на стол сковороды.
Так бы и протянули ещё десяток лет, играя в «тебе-мне» и не осознавая, что не имеем ничего «нашего».
А с чудиком всё было иначе. По-честному, без уступок, — и сразу очень хорошо. Словно откуда-то свыше нам с ней выдали одну общую жизнь на двоих, и оставалось только вовремя подобрать свою посылку от судьбы с обочины МКАД.
— Лаааад, прости меня, а? Я не хотел, чтобы всё так получилось, — осторожно, короткими рывками придвигаюсь к ней ближе, желая приобнять за талию. Но, перехватив её предупреждающий «убью иди покалечу!» взгляд, только шуточно тыкаю ей в бок локтем. — Я думал, что мы поговорим сегодня после твоего выступления, но не обнаружил там. И телефон ты бросила…
— Забыла, — бурчит она, поправляя меня.
— Забыла, — покорно соглашаюсь я и ёрзаю на скамье, хитростью оказываясь уже совсем рядом с ней. — Зато успел приехать сюда как раз вовремя и сорвать вам с тётей сладкую вечеринку в честь твоего долгожданного освобождения от меня.
— О, это просто репетиция. А вот завтра уже ожидаются шарики, музыка, трёхъярусный торт и минимум пятьдесят гостей, скандирующих «долой столичных зануд!», — огрызается Ладка, слегка ёжится под ветром и как-то странно, нерешительно косится в мою сторону.
Не уверен, что понимаю её правильно: распознание тонких женских намёков точно не входит в список моих способностей. Поэтому действую по наитию, крепко обхватываю руками, — чтобы не вырвалась, егоза такая, — и несколько раз целую в прохладный висок.
