— Откуда ты вообще здесь взялся? — бормочет она растерянно, наконец расслабляясь и опуская голову мне на плечо.
И вот теперь начинается самое странное, нелепое и интересное!
— Ты веришь в судьбу?
— Валер, я серьёзно! Что здесь происходит? — я хитро улыбаюсь и прихватываю её губами за кончик носа, совсем ледяного на ощупь. Нужно бы и правда поторопиться с откровениями: не хватало ещё, чтобы она простыла.
— Сейчас я серьёзен, как никогда. Это точно судьба, Лад! Она очень сильно постаралась, чтобы мы сейчас здесь оказались. Видишь тот дом? — я показываю на исписанный уродливыми граффити угол, виднеющийся прямо с того места, где мы сидим.
— И? — хмурится она, до сих пор ничего не понимая.
— Там я родился.
— Как?
— И вырос, кстати, тоже.
— Подожди! — она аж подпрыгивает на месте от возмущения и потирает ушибленный о мой подбородок лоб. — То есть ты тоже из Рязани? Но дразнил меня этим столько времени?!
— Почему сразу дразнил? Это были комплименты!
— И ничего мне не сказал?
— А ты и не спросила, сразу записала меня в коренные москвичи. И зачем мне было тебя разочаровывать? — пожимаю я плечами. — Думал, потом ты и сама догадаешься.
— И как бы я догадалась?
— По акценту.
— Нет у тебя никакого акцента!
— Пропал, наверное, — после этого замечания я получаю от неё яростный тычок под рёбра и нервно смеюсь. Потому что дальше нас ждёт более интересная часть истории. — Но у тебя прописка по этому адресу всего-то пару лет, и я был уверен, что ты переехала сюда уже после того, как я перебрался учиться в Москву, поэтому мы не знакомы.
— Так это просто прописка. Я живу здесь вместе с тётей уже чёрт знает сколько!
— И ты знаешь, кто у вас участковый?
— Конечно! Григорий Дмитриевич!
— А фамилия его как?
— Коршунов.
— А моя?
Лада шумно выдыхает и смотрит на меня как на пришельца, испуганно-недоверчивым взглядом. Впрочем, всего пару часов назад, выслушивая рассказы мамы, я вряд ли выглядел многим лучше, до последнего утверждая, что всего этого просто не может быть.
— Подожди… получается, что это твоя мама помогла нам с этой квартирой? И ты и есть тот самый постоянный пациент моей тёти?
— Увы, это действительно я, — подобная формулировка заставляет меня смутиться и вспомнить, какие только прозвища мне не придумывали из-за этого в детстве. Благо, я всегда был вспыльчивым и драчливым, и только поэтому ни одно из них так и не прижилось.
— Не может быть! — крутит она головой и кусает губы, видимо, сосредоточенно пытаясь усвоить полученную информацию. — Не может быть. Я ведь должна была тебя узнать! Я же тебя, получается, сотни раз видела!
— Конечно! Помнишь, в соседнем дворе мне кирпичом затылок рассекло? А тебя ещё просили сбегать сначала за помощью к своей тёте, а потом маму мою позвать?
— Случай тот помню, — её голос звучит растерянно, а пальцы пробегаются по моей шее, зарываются в волосы и ощупывают затылок, пока не находят еле заметную борозду одного из немногих оставшихся заметными шрамов. — Но тебя не помню. Совсем не помню, — жалобно добавляет она.
— И я тебя тоже! То есть, я в курсе, конечно, что у Светланы Павловны племянница есть, но даже имени твоего никогда не знал. Подумаешь, сидела в углу её кабинета или крутилась под ногами какая-то мелкая девчонка, — я ведь уже взрослый был, поэтому и внимания на тебя не обращал.
— Взрослый? Это не ты ли разбил окно в травмпункте, когда перебрасывался с другом только что снятым гипсом? — ехидно уточняет она и я понимаю, что попал. Потому что уровень стыда от альбома с голыми детскими фотографиями или от маминых милых историй из моего детства не идёт ни в какое сравнение с тем, что может рассказать обо мне её тётя.
— Это была нелепая случайность! — заявляю уверенно и смотрю на неё с тем же самым невинным взглядом, с которым объяснялся со взрослыми после того случая. К счастью, на тот момент мне было уже шестнадцать, поэтому родители даже не ругались, просто сходу сказав, чтобы я сам придумывал, как буду исправлять содеянное.
Но, к сожалению, мне было уже шестнадцать, поэтому в глазах папы-полицейского и мамы-учителя я окончательно стал выглядеть пропащей бестолковщиной.
— А ты подсидела моего друга на месте ведущего школьных концертов, между прочим! — быстро нашёлся я, используя то единственное, малоубедительное, что мог предъявить ей.
— Никого я не подсиживала! Он сам подрался перед новогодними праздниками и не смог выступать. А ты, получается, даже на сцене меня не заметил? — судя по интонации, резко ставшей прохладной и напряжённой, её этот факт задевает даже сильнее, чем мой дурной побег вслед за Соней.
— А я тебя на сцене тогда и не видел ни разу, — вынужден честно признаться я. — Это я поставил другу те синяки, из-за которых его не пустили быть ведущим. Мы поспорили по совсем дурному поводу, слово за слово и вот… подрались. А потом из солидарности с ним я прогуливал все школьные праздники вплоть до выпуска.
Лада закатывает глаза и качает головой, — ну хоть пальцем у виска не крутит, несмотря на то, что для этого есть достаточно причин.
Я же беру её ладонь в свою, подношу к губам на мгновение, и говорю восторженным шёпотом:
— Ты только представь, как долго судьба пыталась нас с тобой свести. Почти десяток лет мы жили в соседних дворах, учились в одной школе, бывали друг у друга дома, общались с родителями друг друга — имели сотни точек соприкосновения, и всё равно умудрялись ничего не замечать, пока не встретились в многомиллионной Москве. Это же настоящее чудо!
— Просто в детстве ты был таким придурком, что я с тобой точно ничего общего иметь бы не захотела! — её ворчливый, до сих пор слегка обиженный тон идёт вразрез с тем, как ласково поглаживает меня по голове, ероша волосы, маленькая ладошка.
— Можно подумать, с тех пор я сильно изменился.
— И то верно, — соглашается она и наконец широко улыбается, перехватывая мой возмущённо-недовольный взгляд. Могла и поспорить для приличия!
Я обнимаю её крепко и прижимаю всё ближе к себе, и сам придвигаюсь вплотную, не оставляя между нами ни миллиметра свободного расстояния. Волнуюсь сильнее, чем подростком — тогда я был обычным самоуверенным раздолбаем, — и ощутимее, чем полтора месяца назад, когда ещё не понимал, какую на самом деле ценность она имеет для меня.
Мы только начинаем целоваться, как я вспоминаю про лежащее у себя во внутреннем кармане куртки помолвочное кольцо и, кажется, сквозь несколько слоёв ткани ощущаю исходящий от него жар.
— Коршунов, полчаса прошло! Сейчас матери твоей позвоню! — кричит Светлана Павловна, высунувшись из окна, и у меня не остаётся сомнений, что она специально выжидала, чтобы испортить нам такой момент.
— Может лучше папе? — откликаюсь я, нехотя отрываясь от Ладки и прижимая её, хихикающую, к своей груди.
Кто бы только знал, как же отпускать её от себя не хочется!
— И ему тоже позвоню! — заверяет Светлана Павловна и скрывается в недрах квартиры, снова оставляя нас в относительном уединении строгого надзора сразу нескольких подглядывающих с балконов пенсионерок.
Семейная жизнь у нас точно будет весёлой. Порой — даже слишком.
— Есть ещё что-нибудь, о чём ты мне наврал? — спрашивает Лада и, заметив мой порыв высказаться, быстро исправляется сама: — Или просто умолчал.
— Разве что твоя машина отремонтирована чуть больше, чем я тебе сказал.
— Ой, да я знаю, — отмахивается она, — я вообще-то иногда заглядываю под капот!
— Серьёзно?
— Омыватель залить, — от её деловитого тона меня прорывает на смех. И только тогда замечаю, что изо рта вырываются маленькие облачка пара, и взволнованно оглядываю надетую на ней курточку, уж больно тонкую на вид.
— А на тортик вы с тётей меня не позовёте? Жрать хочется жуть как! - признаюсь смущённо, откровенно давя на жалость. Ведь у меня есть ещё одно важное дело, которое совершенно не хочется откладывать на потом.
