В машине, у нее дома, или лучше в отеле? В офисе разложить на столе, нагнуть, и…
— Доброй ночи, — сухо попрощалась Вера, а я и не заметил, что довез ее.
Выпускать не хочется, отпускать не хочется. От себя, в эту чертову квартиру, куда она может приводить кого угодно… блядь, нужно было трахнуть ее, пока была возможность. Иметь ее до потери пульса, и выкинуть, как надоест. Она ведь хотела, горела тем же огнем, насаживалась на мои пальцы как на болт.
И о любви заговорила. О любви, отрезвившей меня, но, пожалуй, это и есть ее слабое место — никому не нужная девочка-лгунья всего лишь хочет великой любви.
И она ее получит. На время Вера получит все, что захочет. А затем придется по счетам платить, ведь у всего есть цена.
— Куда? — нахмурилась она, когда я вышел следом.
— Проводить. Вдруг там маньяк, Вера? — попытался пошутить, но девушка юмора не оценила. Должно быть, шучу я как кретин.
— Здесь один маньяк — ты.
И как все исправить? Бухнуться на колени, и признаться в любви? Не поверит, да и по-идиотски это будет. Черт, упустил момент, кретин!
— Все, можешь идти, ни один маньяк по дороге не встретился.
— На работу придешь? — рукой уперся в дверь, мешая ей войти в квартиру.
— Нет. Все, я устала, Влад. Оставь меня в покое, прошу тебя. Я… мне нужно побыть одной, — она посмотрела на меня, и вся холодность ее исчезла — лгунья чуть ли не рыдала. — Не видишь, что ли?
Чувствую, что неправильно поступаю. Самого коробит, но выхода всего два: отомстить за Веронику, или спустить все Вере с рук. Любое решение — ошибка, любое — предательство по отношению к сестре, но я не могу не попытаться.
Вера даже не раскаивается. Продолжает лгать.
— Можем не пойти на работу вместе. Стоит лишь впустить меня внутрь, — обхватил ее лицо руками, зарылся руками в все еще влажные волосы, и дышать стало невыносимо — прошибает всего насквозь, молнии бьют прямиком в сердце. — Вера, ты…
— Замолчи!
— Хорошо, — усмехнулся, и как в омут с головой.
Притянул ее к себе — Вера упиралась, даже ударила по плечам неощутимо, все мимо меня, есть лишь ее губы, горькую сладость которых я так и не распробовал. Накрыл своими, и простонал — Боже, это лучше, чем любой секс. Вера бьется в моих руках, вырывается, как кошка дикая, но сопротивление ее смешно.
— Ты охрененно вкусная, — прошептал, на секунду оторвавшись, и слизал с губы капельку крови от ее укуса.
— Я закричу, ясно? Ты псих, ты конченый мерзавец, ты…
Я знаю, кто я такой. Маньяк, псих, помешанный, и сейчас мне нужно одно — она.
За волосы притянул Веру к себе, и поцеловал жестче. Упивался ее невнятными, сдавленными стонами, лаская языком ее губы, втягивая в рот — нежные, сводящие с ума. Силой удерживал, пока не ответила несмело и неумело, будто впервые. И когда почувствовал ответ, когда Вера сама, по своей воле прижалась ко мне, я окончательно себя потерял.
В ее всхлипах.
В неясном шепоте.
В ее глазах, которые она распахнула, и влепила мне пощечину.
— Мудак! Какой же ты мудак! Еще раз тронешь меня — убью, извращенец гребаный!
— Почему извращенец-то? — в джинсах охрененно тесно, и единственное, о чем я сейчас могу думать — так это о том, как буду трахать ее. В разных позах, каждую ночь, каждый день. И представлять, как Вера будет стонать в самый первый миг, когда я ей вставлю. И как будет кричать, биться подо мной, и просить еще… сука, я сейчас в джинсы кончу, как малолетка при виде красивой телки.
— Потому что у нас одна мать.
— У нас у обоих нет матери, Вера. Эта женщина, на которой ты помешана, она чудовище, и я ни за что не поверю, что с тобой она была любящей мамочкой. Знаешь, что она сделала, чтобы заслужить такую мою «любовь»? — мне дико захотелось раскрыть глаза этой дуре. — Она травила…
— Нет, — Вера, как маленькая, зажала уши руками, и даже зажмурилась. — Уйди, просто уйди, я не хочу ничего слышать!
— Ты ведь поняла, что я хотел сказать, да? — нестерпимо хочу касаться ее, не переставая, с той же силой, с которой раньше мечтал никогда не ощутить ее прикосновений, ее кожи под своими руками. Отрываю ее ладони от висков, и впечатываю Веру в дверь спиной, прижимаясь к ней эрекцией, чтобы чувствовала.
— Я не желаю об этом говорить.
— Зато я желаю. Она травила меня, ясно тебе? — склонился над девушкой, вдыхая умопомрачительный аромат ее тела, и зашептал: — Нику она любила, и шагу не давала ступить без ее согласия. Мать не знала, что вы гуляете, думала, что ты приходишь иногда. Сестра тайком сбегала, пока мать в библиотеке была. А когда Ники не стало…
— Хватит, пожалуйста, — будто эхом, но я лишь головой качаю — нет уж, слушай.
В мамочке тебе тоже пора разочароваться, милая. Чтобы лишь я остался, а затем — никого.
— Когда Ники не стало, она обратила свое внимание на меня. Я любил ее, не хотел видеть, что не нужен ей, думал, что сестру любит больше, потому что она девчонка, и им нужны нежности. Но, видишь ли, в чем дело: она не просто любила Нику больше, она только ее и любила. А затем у нее только я остался, — усмехаюсь горько, все еще невозможно поверить, что это правда со мной было, — и я, здоровый пацан, начал болеть. А наша с тобой мамочка принялась ухаживать за сыном так рьяно, что просто удивительно. Водила к терапевту, на рентген, но вот кровь почему-то запрещала брать, и притаскивала в больницу справки из частных клиник, в которых я, якобы, проходил обследования. Что все в порядке, и это не отравление. Нравится тебе рассказ?
Вера замерла. Я не уверен, что она слушает, что слышит — глаза смотрят вникуда, она не со мной, она нигде и везде, но в моих руках, и я заставлю поверить. Ведь я, в отличие от нее, говорю правду.
— В любом случае я продолжу, — мимолетно поцеловал Веру в висок, ощутив рваный вздох — значит, слушает меня, не закрылась. — Никто не мог понять, что со мной: анализы на жидкости, которые я не сдавал, были в порядке. Рентгены, МРТ, и прочая хрень всего организма не выявила даже остеохондроза, а я загибался. И наша мать-героиня жертвенно клала себя на алтарь любви к сыну, приковав меня к себе, и пичкая отравой. Мы с отцом видели, как она меняла таблетки, как подсыпала какую-то дрянь в еду лишь для меня.
— Я не верю, — сказала Вера глухо. — Все не так, это бред какой-то. Ты не о маме рассказываешь!
— О ней, милая, — Вера уткнулась лицом мне в шею, прячась от жестоких слов, которые, надеюсь, дойдут до нее во всей неприглядной истине. — Отец не хотел в это верить, прямо как ты, и проверил мои лекарства в лаборатории.
Я ждал вопроса, но он не последовал. Девушка затихла, прижалась ко мне устало, и вдруг расхотелось вести этот разговор — зачем? Не лучше ли втащить ее в квартиру, и еще раз поцеловать?
Нет, не лучше. Успеется, а сейчас пусть дослушает до конца.
— Яд. В большой дозе смертельный, в маленьких вызывает интоксикацию организма. Знаешь, что меня ждало? Разрушение иммунной системы, отказ органов, и прочие прелести. Зато она смогла бы самоотверженно ухаживать за мной, наслаждаясь восхвалениями соседей и друзей. Вот почему я не страдаю по ней — ТВОЯ мать получила то, к чему меня подводила, и мне ее не жаль.
Глава 19
Не помню, как я вырвалась от него, как забежала в квартиру, как закрылась — этот проклятый день я навсегда запомню, хотя больше всего хочется забыть, стереть из памяти, не думать.
О его губах не думать, о поцелуях, о жаре, что по телу разлит, о невыносимом желании, с которым я не знаю, что делать — самой мне не утолить его, это обман, пустышка. Жаль, что я еще девственница, иначе бы пошла в бар, и подцепила первого попавшегося парня, представляя, что это этот подлец.
— Это неправда. Неправда, неправда, неправда, — твержу я мантрой, меряя шагами нашу квартиру: из своей комнаты в коридор, затем к маме, снова в коридор, на кухню, и обратно. — Нет, все это, все, что Влад наговорил — это больная ложь, он тоже сломался после смерти Ники, он бредит!
