– Не очень-то… – откровенно признался инженер человеческих душ.
Но идти было надо, и он, опустив голову и глядя прямо перед собой, пошел. Лишь раз Тюшин решился искоса взглянуть в сторону и проникнуть взором в боковой зальчик, о чем сразу пожалел. «Разделочная, – мелькнуло в голове. – И как они там могут…»
Впрочем, повидав приятеля и выйдя, наконец, на свежий воздух, писатель ободрился и даже подивился собственной чувствительности. «Дело в привычке» – самооправдательно подумал он. Хотя пройти сейчас же этим коридором вновь – как раз для обретения привычки к лицезрению столь нереспектабельного вида смерти – нипочем не согласился бы.
В конце коридора у противоположного выхода, ведущего на подъездную эстакаду, грузили в фургон белые необструганные гробы с неопознанными покойниками. Писатель вспомнил бесчисленные воспоминания людей, побывавших в состоянии клинической смерти – длинный коридор, свет в конце него… «Вот тебе и свет!..» – подумал Тюшин, слабо взглянув на спорую работу двух грузчиков.
Так вот, сама история из будней морга судмедэкспертизы. С ткацкой фабрики доставили тело девятнадцатилетней девушки. Фигура ее была очень хороша, а вот лицо… Судить о нем не представлялось возможным, ибо голова была размозжена напрочь. Бедняжка стала жертвой того, что прекрасно вписывается в отечественные производственные отношения, Марксом не предусмотренные.
Два полупьяных электрика, возившихся по своей части где-то под потолком цеха, уронили с мостков трансформатор, угодивший прямиком в голову работнице, стоявшей у станка. Итог – каменный спецстол морга с весьма необходимыми, а потому вдвойне омерзительными желобками для стока крови и других жидкостей.
Через несколько часов после доставки один из судмедэкспертов с некоторым содроганием, несвойственным для этого сорта железных людей, заметил, что между ног тела, ожидающего своей очереди на вскрытие, что-то шевелится. И к всеобщему удивлению на свет был извлечен некий вибратор, именуемый «яички гейши», стоимостью в сексшопе двадцать долларов США.
Предмет состоял из двух совершающих механические фрикции цилиндриков, вставляемых одновременно в оба изнывающих отверстия. Они соединялись между собой изящным полукруглым корпусом, содержащим моторчик. Видимо, с помощью вибратора юная труженица, как могла, скрашивала нудные производственные будни.
Работало изделие от батареек, а потому продолжало упорно и размеренно услаждать свою хозяйку и после ее кончины.
Этот жутковатый случай вызвал среди персонала морга хихиканье и шуточки – типа предложений незамужним сотрудницам забрать «яички» на пару дней домой для апробации. А именно его внутренняя формула: отсутствие любви – ее электромеханический суррогат – внезапная трагическая смерть – произвела на Тюшина неизгладимое впечатление. Жизнь была прервана, но «любовь» продолжалась…
Итак, достаточно утомив читателя предысторией вопроса, перейдем, наконец, непосредственно к описанию предмета.
В своем страшном сне Тюшин увидел себя в однокомнатной квартире, напомнившей ему жилье покойного отца – но словно в зеркальном отражении. Свет не горел, за окнами зияла тьма. Но всё же что-то можно было различить, и Тюшин узнал женщину, находившуюся вместе с ним в квартире.
Женщина эта была ему знакома, но никогда никоим образом не занимала ни его мыслей, ни какого-либо практического места в его, громко говоря, судьбе. В инженерно-технические времена Тюшина, когда он только-только, будучи молодым специалистом после окончания вуза, приступил к труду в НИИ и проявлял некоторое первоначальное служебное рвение, ее перевели к ним в лабораторию из соседней. С целью, видимо, сделать еще одну попытку найти ей хоть какое-то полезное применение, потому что принадлежала она к так называемому разряду «спихотехников» – на любое поручение умела искусно находить десятки отговорок и якобы весомых причин, чтобы его не выполнять. Короче говоря, обладала высочайшей техникой спихивания производственных заданий на других. Вскоре все в лаборатории это поняли и оставили ее в покое.
Ей было лет тридцать пять, и юному Тюшину она казалась старой. Тем более, что относилась она к тому типу женщин, которые до пожилого возраста канают под девочку: кудряшки более рыжие и упругие, щечки более нарумяненные, а глазки более накрашенные, чем следовало бы. Плюс вечная радостная улыбка, даже во время неприятных разговоров с начальством при спихивании очередного производственного задания. Плюс интеллект на уровне советской эстрадной певицы. Короче, Тюшина она всегда раздражала, а как ее звали, он не вспомнил ни во сне, ни уже проснувшись. Хотя неординарная ее фамилия в памяти все же всплыла – Дырец. Он еще в свое время иронически размышлял, не является ли она потомком именитого французского рода де Рец (относился к нему, например, и легендарный злодей Жиль де Рец, маршал Франции и прообраз Синей Бороды).
И тут, в темной квартире, праправнучка Синей Бороды поспешно раздевала Тюшина, и ему это было удивительно и сладко. «Как же я раньше не понял – это любовь! – пронзило его. – Да, несомненно, любовь!..» Между тем ее суетливость несколько настораживала, и, как всегда бывает в снах, дурные предчувствия не обманули. Не закончив дела, прервав торопливый жаркий шепот, она внезапно кинулась открывать входную дверь.
– Кому ты открываешь?! – вскричал Тюшин.
– Это идут свет чинить, – отговорилась Дырец, открыла дверь и после этого пропала насовсем.
Вместе с хлынувшим из коридора светом в квартире появилась странная разношерстная компания.
Первым вошел молодой человек в железнодорожной фуражке и, по возможности пряча взгляд, сразу же начал возиться с электросчетчиком. При этом Тюшин ясно почувствовал, что интересует путейца вовсе не счетчик и не электричество как таковое, а он, Тюшин. Свет тем не менее зажегся.
Следом появилась полная старушка с добрым широким лицом, в переднике, и, взглянув искоса на Тюшина, заняла место у плиты. Тут надо заметить, что квартира к этому моменту трансформировалась и обрела вид безразмерной коммунальной кухни с огромной кирпичной плитой, покрытой толстыми листами чугуна, – с множеством заслонок, вьюшек, еще каких-то дверок неизвестного назначения. Плита топилась, и старушка с ходу начала на ней шуровать, гремя кухонной утварью. Напрягшись, Тюшин даже во сне определил, что плита эта – видение из его раннего детства на Дровяной улице.
Тем временем на дощатом крашеном полу кухни возник ползающий голозадый младенец. Приглядевшись, Тюшин с содроганием обнаружил, что ребенок старается изловить розовую лягушечку с потрескавшейся сухой кожей, которая пытается спрятаться, судорожно зарываясь в кучки мусора, там и сям разбросанные по полу. Старуха, будто прочитав мысли Тюшина, бросила через плечо от плиты:
