Глава 9. Когда я в дом вошел как Армия спасения… Кто б меня самого спас
Первое, что я услышала — мужские голоса. А потом где-то вдалеке — крик петуха.
— Все, идите отсюда, только шум от вас, — послышался сердитый женский голос в пару к мужским. — Спасибо, что помогли, а сейчас — идите. Завтра придёте и доделаете.
Мужские голоса что-то пробормотали и стали стихать. А я рискнула открыть глаза.
— Очухалась, слава тебе господи! — тетя сидела совсем рядом. Платок она сняла, у нее коротким каре стриженные темные волосы с обильной проседью. — Ты чего меня вздумала пугать, девка? Водички хочешь?
Я закивала. А потом аккуратно стала приподниматься, помогая себе руками. Оказывается, я лежала на кровати с медными шишечками по бокам, в объятьях огромных подушек. В них я и попыталась сесть, но провалилась еще и в то, что подо мной. Похоже, перину. Тетка поднесла мне кружку с водой. И внимательно смотрела, как я пью. Допив, я решила, что пора и назваться.
— Я Тоня. Ваша племянница.
Тетка фыркнула и забрала у меня кружку.
— Да вижу, не слепая.
— Что видите?
— Чья ты дочь. На лице все написано.
Давешняя круговерть взялась за свое. А я почувствовала головокружение. Господи, да как же это все не вовремя! У меня ж здоровье всегда было как у космонавта, а сейчас я чувствовала себя киселем. Овсяным — потому что он самый противный на вкус!
Комната нехорошо, предательски подрагивала перед глазами, и я все никак не могла ее как следует разглядеть. И я посмотрела на тетку. Вблизи сходство было не таким ошеломляющим, но все равно… я почувствовала, что в горле набухает комок, голова кружится все сильнее, и поняла, что имею все шансы опять ничего не сказать. Да только что сказать-то?..
— Вот видите, тетя, — сиплым и чужим голосом торопливо заговорила я. — Все повторяется. Да только как-то наоборот. Мамка моя когда-то брюхатая из дому убежала. А я, наоборот, брюхатая к вам прибежала. Потому что не к кому больше. Гоните меня, тетя, гоните…
Я всхлипнула, стены закачались, снова полетели перед глазами чёрные мушки. А тетка споро подскочила ко мне и подхватила под спину, обняла и прижала голову к груди.
— Тихо-тихо, голуба моя! Ты чего это удумала — тетку родную так пугать? Ну-ка, ну-ка, ляг да подыши. Я сейчас еще водички принесу.
— Не надо! — замотала я головой, утыкаясь лицом в мягкую растянутую футболку. — Обнимите меня покрепче, тетя.
И она обняла. Сопроводив свои действия долгим вздохом.
— Горе ты мое луковое…
***
В общем, ревела я примерно полчаса. Ну, может, минут двадцать. Ну пятнадцать — точно. Даже тетю довела до того, что она несколько раз оттирала тыльной стороной руки щеки — а уж она плакать была не мастерица, это я откуда-то уже знала.
— Ладно, все, хватит сырость разводить, — Антонина Петровна похлопала меня по спине. — Ты с дороги, чай, голодная? Ты полежи, а я на стол соберу.
Я неохотно выпустила тетушку из своих рук. И тоже принялась смущённо вытирать лицо. А потом решила вытащить себя из мягкого плена перины и подушек — не привыкла я лежать, когда помочь можно.
Но не тут-то было. Голова снова — чтоб ее! — закружилась. А я, бессовестная и невоспитанная племянница, — выругалась. Отчасти матом.
— Да что ж такое! Как развалюха прямо! — я сердито шмыгнула носом и села обратно на постель. — Никогда такого не было!
— Так ты и в тягости поди не была никогда до этого, — хмыкнула тетка, ставя на стол кастрюлю.
Эта простая мысль вогнала меня в ступор. А ведь точно. Это, наверное, из-за … беременности.
Но в итоге с организмом я сумела договориться. И все же немного помогла тете собирать на стол — помидор порезала, сверху накидала колец лука и пахнущим семечками маслом полила. И мы сели за стол.
— Ну, за знакомство, — тётушка лихо замахнула рюмку водки, занюхала помидором и подняла крышку с кастрюли. Оттуда повалил пар и запахло картошкой. — Давай тарелку.
Оказывается, я проголодалась. И тошнота, мучившая всю дорогу, отступила. Ела я, как не в себя. Тоже, наверное, беременность виновата. Хотя отсутствием аппетита я никогда не страдала.
— Ну, рассказывай, — тетя налила нам чаю из электрического самовара. За окнами неожиданно подкралась темнота. Настоящая, которую не нарушили огни домов напротив.
Чай пах травами. Яр бы оценил. Я тряхнула головой. Забудь. Забывай. По крайней мере, попробуй!
— Что рассказывать?
— Все, — лаконично ответила тетка.
Ну, все — так все.
— Мама умерла, — я даже не думала, что смогу так спокойно это сказать. С другой стороны, уже семь лет прошло. Любая боль рано или поздно утихает.
— Знаю, — хмуро кивнула тетка.
— Откуда?! — ахнула я.
— Приезжала она ко мне… месяца за полтора… перед тем, как уйти в обитель.
Я забыла про чай, про Яра, про свое положение. Я не сводила с тетки взгляда. И она продолжила.
— Каяться приезжала. Да только… не в чем Альке было каяться.
Звук, который я издала, был нечленораздельным. В нем не было смысла, только просьба, мольба, требование продолжать. И Антонина Петровна стала рассказывать дальше.
— Ты, видать, не все знаешь… — я закивала. Я вообще, похоже, ничего не знала. — Дуры мы были. Обе молодые, и обе дуры. А он воспользовался… папаша твой. Тоже дурак, если рассудить. И хорошо, что судьба меня тогда уберегал от того, чтоб жизнь свою с таким связать. Плохо то, что мамка твоя под раздачу попала.
Я могла издавать только все те же нечленораздельные звуки. Рассказывай, тетушка, рассказывай!
— Много не надо, чтоб девчонку уговорить — если девчонка по тебе сохнет. А Алька же не виновата, что присохла к нему — красавец он был, такой, что по нему полдеревни девок сохло. Клялся потом, что не сильничал, что сама отдалась. А все одно, соображать он должен был! Старше же, отслужил, после армии, работал! Нельзя так. А он, видать, думал, что сумеет и там, и сям. Да только вон оно как повернулось — что застала я их, — тетка вздохнула. Потянулась к неубранной бутылке водки и отхлебнула из горла, занюхала рукавом и убрала бутылку в холодильник. Взгляд ее был тяжелый, но я знала, что не мне он адресован. Тётя смотрела туда, в прошлое. — А мне нет бы радоваться, что от кобеля жизнь уберегла — нет, я ж в обиду кинулась. И сестру родную прокляла… — Тетя прикрыла глаза ладонью. — Говорю же, дура была. А потом уже гордость не позволяла признать, что неправа. Ну и жалели меня все, я хорошая, Алька плохая. Я права, она виновата. А нет тут ни правых, ни виноватых. Вот ты есть, живая, здоровая. А мамки твоей больше нет. И только это и важно…
И снова все повторилось. Только теперь я уже прижимала тётушкину голову к груди, а она плакала — хрипло и неумело. А я гладила ее по изрядно поседевшим, но по-прежнему густым волосам.
Наконец, тетя похлопала меня по руке.
— Давай-ка, девочка, сделай нам еще чаю. И варенья из буфета достань.
И под чай с вареньем тетя подвела логический итог своему рассказу.
— Так я судьбе благодарна, что успела с ней помириться… И надо бы мне было сразу и к тебе ехать, а я все никак не могла решиться. Знаешь, Тонька, если ты столько лет живешь да холишь в себе обиды — так тяжко с ними потом расставаться… — тетя шумно отхлебнула чаю. — Ну а теперь — все. Хочешь ты иль нет — а тетка у тебя есть. Не больно богатая, да и характер у меня скверный — так люди говорят. Но в обиду тебя с мальцом не дам.
И тут я впервые за последнюю пару дней рассмеялась. Ура! У меня есть тетя! Живем!
Я хотела еще поговорить, точнее, послушать тётушкины рассказы — про их с мамой родителей, про их жизнь, про все! — но организм снова подевал. Глаза стали слипаться.
— Давай спать, — рассмеялась и тетя, отмахнувшись от моих расспросов. — У тебя ж глаза закрываются. Отдыхай. Успеем еще языком почесать. Завтра начнем картоху копать.
И с мыслями об этой великолепной перспективе я уснула, утонув в настоящей пуховой перине.
