— Видите, умерло. Не дышит. Никаких пузырьков.
Он выглядел таким искренне серьезным и озадаченным, что Бренвен просто упала бы со смеху, если бы не считала это неприличным в подобном обществе.
— Я думала, — едва сдерживаясь, сказала она, — что все здесь или дипломаты, или политики. Но вы, Уилл Трейси, должно быть, клоун! Вы что, всегда так всех смешите?
— Нет. Только около девяноста пяти процентов времени. Я просто пытаюсь скрыть ту серьезную и немного скучную личность, которой на самом деле являюсь.
— Я просто не могу поверить в то, что вы когда-нибудь можете быть скучным. Но если вы — не клоун, то что же вы делаете здесь, в Вашингтоне?
— Я думаю. — Его улыбка была одновременно шаловливой и милой.
— Вы… думаете.
— Да. Я работаю для фонда «Парнас», это такой мозговой центр. Я нечасто хожу на подобные вечеринки. Сегодня пришел только для того, чтобы составить компанию своему другу — он работает в Госдепартаменте — потому что он попросил меня, и мне больше нечем было заняться. — Голос Уилла стал мягче, и он на шаг приблизился к Бренвен. — Я ужасно рад, что сделал это. Бренвен, не мог ли бы я заинтересовать вас еще одним бокалом этого пузырящегося напитка, а также спокойным уголком, где мы могли бы посидеть и немного поговорить?
— Я… я… — запнулась Бренвен. — Я вообще-то должна была смешаться с толпой. И кроме того, я не думаю, что здесь можно найти спокойный уголок.
— Пожалуйста. Уверяю вас, у меня самый лучший нюх на спокойные уголки.
— Но…
— И я расскажу вам те же самые сплетни, которые вы услыхали бы, если бы смешались с толпой — ведь это единственная причина, по которой люди вообще смешиваются с толпой. Так что вы скажете?
— В таком случае, — сказала Бренвен, сделав глубокий вдох, — я скажу «да». Я бы с радостью удалилась на несколько минут от этого шума.
Уилл взял ее за руку и целенаправленно увлекал за собой, пока не нашел то место, которое искал — оранжерею, пристроенную к дальнему концу столовой. Он вошел в дверь, а затем отступил назад, давая возможность Бренвен идти перед ним, остроумно заметив:
— Я бы пошутил насчет того, что бразильцы, приехав в Вашингтон, захватили с собой кусочек своих джунглей, если бы не знал, что эта оранжерея уже была здесь, когда я был еще ребенком, а в то время здесь еще не было посольства — это был просто чей-то дом.
Бренвен восхищенно огляделась вокруг.
— Невероятно. О, посмотрите! Ведь эти крохотные цветы — орхидеи? И здесь так замечательно пахнет, прямо как в настоящем лесу!
Уилл задержался в проходе, чтобы полюбоваться движениями этой женщины. Она была такой же грациозной и изящной, как те побеги папоротника, которые касались ее платья, когда она проходила мимо них. И эта изогнутая белая шея… Он почувствовал дрожь внутри. «Я спятил, — подумал он. — Эта женщина замужем за Джейсоном Фарадеем! Она не может быть такой простой и наивной, какой кажется!»
— Здесь действительно тихо и спокойно, — сказала Бренвен. — Присядем?
— Это место просто отличное, — ответил Уилл.
Она выбрала пару металлических кресел, стоявших перед аркой, которую образовывали раскидистые ветви фигового дерева и мирта. Ее платье было того же ярко-синего цвета, что и вечернее небо, видневшееся сквозь стеклянную крышу оранжереи, а крохотные стразы на бретельках платья сверкали, как звезды на небе. У него перехватило дыхание, и он внезапно почувствовал себя застенчивым школьником.
— Я забыл о шампанском. Оставайтесь здесь, не двигайтесь, я сейчас вернусь!
Уилл убежал, его голова кружилась при мысли о возможных последствиях того, что он сейчас делал. Он и Бренвен сидели одни в оранжерее. Конечно, может быть, туда забредет еще кто-нибудь, но что, если нет? Что, если единственным, кто забредет туда, будет Джейсон Фарадей, который обнаружит, что Уилл Трейси сидит в уединенном уголке с его очень молодой и очень красивой женой? «И все же, — подумал Уилл, — дело не в том, что она очень красива…»
С высоты своего роста Уилл окинул взглядом комнату, переводя глаза с одной головы на другую: они покачивались, как пробки от бутылок на поверхности неспокойного моря. А вот и официант с подносом шампанского. Его глаза впитывали в себя окружающее, а мозг в это время делал свое дело. Его одежда и речь могли казаться небрежными, но голова всегда работала четко и ясно: с точностью и быстротой компьютера он представил все известное ему о Джейсоне Фарадее.
Фарадей приехал в Вашингтон в пятидесятые годы в качестве чьего-то «способного мальчика» — Уилл не знал чьего, он тогда еще учился в колледже. Джейсон всегда числился у кого-то в штате, никогда не выступал в роли самостоятельного политика и имел необыкновенную репутацию — ум, как стальной капкан, несгибаемая сила воли и все такое прочее. Он не был связан с теперешней администрацией и, конечно же, не входил в команду Кеннеди. Считалось, что Джейсон Фарадей занимается на высоком — очень высоком — уровне какими-то тайными операциями. ФБР, ЦРУ, Совет по национальной безопасности — на выбор. Кем бы он ни был, он совершенно определенно не являлся человеком круга Уилла Трейси. «Так какого же черта, — подумал он, — я делаю в оранжерее вместе с его женой?»
Уилл протиснулся достаточно близко к официанту, чтобы ухватить два полных бокала. Улыбаясь и бормоча: «Извините, тороплюсь, увидимся позже», — коллегам и знакомым, которые попадались ему на пути, он вернулся в оранжерею, обойдя почти все помещение, с облегчением заметил среди зелени еще две парочки. Бренвен сидела там же, где он ее оставил. Она, казалось, излучала спокойствие, которое окружало ее, разливаясь, подобно озеру, под зеленой аркой из ветвей. Его остроумие и постоянная манера шутить, за которыми он на самом деле скрывал свою чувствительность, настолько острую, что она часто приводила его в замешательство, оставили его.
Молодая женщина еще не увидела его. Он остановился в глубине тропических зарослей, чтобы наполнить свои легкие влажным, пряным запахом зелени и земли, а свои глаза ею. Дело было не в том, что она прекрасна — это слово не подходило, и его мозг тут же выдал другое, которое понравилось ему больше: милая. И опять не точно. Она была не такой, как другие. Неуловимое, необъяснимое словами отличие. Уилл ощутил неодолимую потребность узнать ее как можно ближе — ничего подобного ему не доводилось испытывать за все двадцать семь лет своей жизни.
— Надеюсь, я не задержался надолго, — сказал он, сев рядом с ней. Он не пролил ни капли, пока нес бокалы в оранжерею, но сейчас его рука дрожала.
— Вовсе нет. — Рука Бренвен, напротив, была твердой и уверенной, и так же твердо и уверенно ее глаза смотрели прямо ему в лицо. — Я наслаждалась просто… просто тем, что нахожусь здесь.
