— Надеюсь, я не задержался надолго, — сказал он, сев рядом с ней. Он не пролил ни капли, пока нес бокалы в оранжерею, но сейчас его рука дрожала.
— Вовсе нет. — Рука Бренвен, напротив, была твердой и уверенной, и так же твердо и уверенно ее глаза смотрели прямо ему в лицо. — Я наслаждалась просто… просто тем, что нахожусь здесь.
Острота желания связала Уиллу язык. Он мог только жадно рассматривать ее лицо и с удивлением заметил, что она тоже рассматривает его, честно и открыто. Она не пыталась завязать ни к чему не обязывающий разговор, не отворачивалась от него.
Наконец он сказал, приподняв бокал:
— За дружбу? — Голос возвысился в вопросительной интонации, а уголки губ приподнялись в ожидающей улыбке.
— За дружбу, — сказала Бренвен, не улыбаясь. Ее слова прозвучали как обет, серьезно, как будто бы она уже знала, что ожидает в будущем их обоих.
Дыхание Джейсона замедлилось и стало равномерным; что-то промычав во сне, он повернулся на бок спиной к ней — это был верный признак того, что он наконец уснул. Бренвен осторожно выскользнула из кровати и бесшумно спустилась вниз, прихватив по пути халат и шлепанцы. Она молила бога, чтобы сон Джейсона был крепким: ему не нравилось, когда он просыпался и не находил ее рядом с собой. Джейсон спал очень чутко, даже когда казался обессиленным после занятий любовью, даже когда много выпивал. Обычно его мучили какие-то ужасные сны, и иногда он, не пробуждаясь, тянулся к Бренвен и прижимал ее к себе, как если бы она была его талисманом, уберегающим от ночных кошмаров. Эти короткие мгновения его беспомощности, ранимости одновременно трогали и пугали ее.
Не сегодня, молила она, по крайней мере, не в течение следующего часа. Ей нужно было побыть наедине с собой, подумать, привести мысли в порядок. Она прошла на кухню и, открыв холодильник, налила себе стакан апельсинового сока. Сделала глоток, а остальное отставила в сторону: если Джейсон проснется и начнет искать ее, она сможет сказать, что ей захотелось пить. Не думая ни о чем, Бренвен направилась в «комнату для завтрака», маленькую комнатку, находившуюся между столовой и кухней и когда-то выполнявшую роль буфетной. Джейсон не любил эту комнатушку, в которой с одной стороны у окна стоял грубо сколоченный стол и деревянные скамьи с высокими спинками, а противоположную стену занимали встроенные шкафы со стеклянными дверцами и выдвижными ящиками. Он считал ее тесной и загроможденной, а Бренвен она казалась очень уютной. Так как они никогда не завтракали здесь, Бренвен держала на столе пишущую машинку, тетради с лекциями и папки с материалами для курсовых работ. Ее книги постепенно заполняли полки шкафов, а в одном из выдвижных ящиков лежали ручки, карандаши, скрепки и разные другие канцелярские принадлежности. Не сознавая этого, Бренвен превратила «комнату для завтрака» в свое собственное пространство в доме, который она до сих пор даже про себя называла «домом Джейсона». У нее не было никакого интереса к «декорированию», как это назвали жены других преподавателей. В доме Джейсона всего было более чем достаточно, и ей никогда не приходило в голову заменить отличные вещи другими только потому, что она предпочла бы другой цвет, рисунок или материал. И все же, когда она была в доме одна, ее тянуло в «комнату для завтрака», здесь был ее мирок.
Бренвен поставила стакан с апельсиновым соком на стол и включила настольную лампу. Она втиснулась в угол скамьи с высокой спинкой, поджав под себя ноги и подтянув колени к груди. Впервые за прошедшие месяцы ей захотелось, чтобы рядом оказалась мать, с которой можно было бы поговорить. Не потому, что мама могла бы действительно оказать ей какую-нибудь реальную помощь — просто она бы кивала, улыбаясь, и слушала, и только. Бренвен прижала щеку к колену и улыбнулась. Семья была очень далеко отсюда, но они любили ее, и это само по себе было большой поддержкой.
Ее улыбка растаяла. «Мне нужна помощь, — подумала Бренвен. — Я попала в такой переплет, что не знаю, смогу ли я сама когда-нибудь выпутаться из него!» Она закрыла глаза и сконцентрировалась, прижала колени еще крепче к груди и стала погружаться внутрь себя, туда, где все было тихо и спокойно.
В тишине она услышала свой внутренний Голос, который замолчал так давно: «Помощь, в которой ты так нуждаешься, находится здесь, внутри тебя самой. Все, что тебе нужно сделать, это сидеть тихо и слушать внимательно».
— Нет! — прошептала Бренвен и открыла глаза. Она думала, что забыла о своем Голосе навсегда, так же как и о тех рунических камнях, которые ей подарил Гарри, и многих других вещах, которые ее мама называла «слегка устаревшими». «Не обращай внимания на бабушку, — часто говорила ей мама. — Она слегка устарела». А потом мама часто добавляла: «Ты ведь не хочешь, Бренвен, стать похожей на свою бабушку, которая только и думает, что о разных суевериях и прочей ерунде. На дворе двадцатый век!»
«Но я похожа на бабушку, — подумала Бренвен. — Или, по крайней мере, я больше похожа на нее, чем на свою собственную маму. Бабушка всегда говорила, что я напоминаю ей ее сестру, тетю, которую я никогда не видела… А если мой Голос все еще со мной и говорит так ясно после всего, что я сделала, чтобы распроститься с ним навсегда, то, может быть, я должна как минимум выслушать его. В любом случае маловероятно, что кто-нибудь другой, кроме меня самой, поможет мне».
Она снова закрыла глаза и еще раз погрузилась в глубь себя. Внутренним взором она сначала увидела мягкую, теплую черноту, не черноту Бездны или Хаоса, которая проглатывает и разрушает все, а ту черноту, из которой была брошена искра, разгоревшаяся потом ясным пламенем Создания. Затем на черном фоне возник, вырос и задвигался сияющий синий цвет, темный и в то же время яркий. Затем появились другие цвета: нежно-розовый, винно-красный и светло-сиреневый, и лучи чистого белого света, которые пронзали цветовые пятна, а потом исчезали. Однажды ярко-желтый цвет расцвел перед ней, как серединка огромной, сияющей лилии. После этого снова вернулся синий, что, сжимаясь, становился все меньше и меньше и наконец ускользнул за черный бархатный занавес, как будто бы закончилась пьеса.
Цвета возникали сами, без слов. Случайные мысли приходили ей на ум, чтобы тут же исчезнуть без всякого следа. Кроме движущихся и заполняющих ее сознание цветов, не было ничего, и тем не менее, когда Бренвен снова открыла глаза, то почувствовала себя совершенно другим человеком. Стойким, уверенным в собственной безопасности. Она не знала, что с ней только что происходило, не знала, что у этого процесса есть название — медитация. Она знала только, что это сработало, и впервые за многие месяцы ощутила уверенность в том, что сможет найти выход и непременно найдет его.
