Когда Тарнавский возвращается – дергаюсь. Ловлю на себе взгляд. Ерзаю и прокашливаюсь.
– Не холодно? – Мотаю головой в ответ на вопрос. – Вот и отлично. – А потом сверлю недружелюбным взглядом широкую спину, когда судья берет со стола пульт и включается кондиционер.
Мне и жарко-то не было, но об этом уже не спрашивают. Температура понижается на несколько градусов. Мой условный комфорт стремительно летит к чертям.
Я стараюсь игнорировать тот факт, что прохлада вытрезвителя ни черта не трезвит, а вот сжавшиеся в тугие горошинки соски отлично проявляет. Черт.
Смотрю только в папку. На экран. Листаю. Листаю. Листаю.
Вздрагиваю, слыша, как судейский телефон вибрирует. Хочу я того или нет, фокус внимания смещается. Я корю себя, но прислушиваюсь.
Как самой хочется верить, наблюдаю незаметно. Сейчас он выглядит менее собранным, чем обычно. Явно устал. Подносит телефон к уху и ведет по волосам от затылка до лба. Забавно ерошит. Сердце как-то странно сжимается. Потом назад. Улыбается.
– Приветствую, Константин Игоревич, – испытываю облегчение из-за того, что не Лена. И не другая какая-то женщина.
Стараюсь сосредоточиться на работе, но как же сложно! Все равно прислушиваюсь и присматриваюсь. Даже вопреки не самому приятному знанию Тарнавский меня манит. Очаровывает и пугает.
Улыбается кому-то другому, а оторваться не могу я.
Играет с ручкой. Смотрит на нее же. А меня разрывает между его пальцами и улыбкой. Мысли не туда. Облизываю губы. Получаю быстрый адресный взгляд.
Господи, вот дура! Представь, что у тебя беруши в ушах. И пожар внутри погаси.
Приказы ничего не дают. Сильнее злюсь. Лучше прислушиваюсь.
– Этого я делать не буду, Константин Игоревич. В апелляции собьют. Вам не поможет. Мне – дисциплинарка. Зачем?
Действительно, зачем?
Не знаю, о чем речь, но с Тарнавским полностью согласна. Вношу еще одну цифру в табличку и обозначаю желтым.
Сначала хвалю его про себя за то, что отказал, а потом сердце обрывается. Губы Тарнавского расплываются в безумно довольной улыбке. Он оставляет в покое ручку и смотрит в потолок.
– А здесь давайте подумаем, сколько это может вам стоить…
От двузначности сказанного стонать хочется.
Слишком шумно фыркаю. Снова получаю внимание. Тарнавский приподнимает бровь, я мотаю головой.
– Не сходится ни черта.
Вру, а в реальности мне сложно бесконечно разочаровываться. Как и верить без оснований.
Дальнейший разговор сливается в набор непонятных мне фраз и легких подколок. Скинув, Тарнавский ненадолго откладывает мобильный.
Смотрит на меня, но мне кажется, не видит. Думает о чем-то своем. Со вздохом берет только отложенную трубку. Судя по звукам, открывает какую-то игру.
Встречаемся взглядами, объясняет:
– Перегрузиться надо. Башка кипит уже.
Я киваю, хотя мое одобрение и явно никому не нужно, и неприкрыто наблюдаю, как судья мочит птичек. Прокашливаюсь, поднимает взгляд.
– О вас сплетничают. Вы знаете?
Улавливаю в судейской мимике удивление.
– Обо всех сплетничают, Юля. – Но Тарнавский почти сразу парирует.
Снова откидывается на спинку кресла. Смотрит в экран. Кривится. Потом триумфует, сжав кулак. Столько счастья на ровном месте...
Напоминает мне сейчас не чиновника-взяточника, а парня-ровесника. Пропасть между нами вдруг перестает казаться такой непреодолимой. Или это потому, что я – все еще пьяная?
Мне казалось, разговор закончен, не заинтересовала, но проходит минута и судья уточняет:
– Что хоть рассказывают?
– О вас с Еленой… Много…
– Пусть.
Тарнавский хмыкает. Легкомысленное «разрешение» возмущает.
Остывшая под кондиционером кровь начинает разгоняться. Мне никто не разрешал делать паузу в работе, но тоже откладываю папку.
– Вы не боитесь так открыто… – Хмурюсь и задаю вопрос, который мучает давно. Тарнавский ловит мой взгляд. Я киваю на телефон.
Улавливаю напряжение. Комната становится ощутимо уже. Расстояние между нами – не таким уж и безопасным.
– Что? – Убеждаюсь, что и газлайтит он так же превосходно, как очаровывает. Я и сама теряюсь, ведь действительно: что? На меня смотрят абсолютно честные, чистые глаза. Не подкопаешься.
И если раньше это расшибло бы меня в лепешку, то сегодня я почему-то усмехаюсь.
Опускаю голову. Смотрю в экран ноутбука. Мне еще ебаться и ебаться, если честно.
– А ты что, боишься? – Отрываюсь от строчек и столбиков. Читаю во взгляде работодателя искреннюю заинтересованность. Или не искреннюю. Я уже не знаю.
Колеблюсь. Думаю о собственной безопасности.
Тарнавский тем временем откладывает телефон. Птички, до свидания.
– Немного.
– Жалеешь, что связалась со мной?
Конечно, да. Но вслух умничаю:
– Невозможно добиться успеха, убегая от ответственности. Я учусь.
Становится тихо. Не знаю, о чем думает Тарнавский, но я перевариваю свои же слова.
Они хоть и на пьяную голову, но вполне трезвы.
Взгляд судьи тоже внимательный. Исследует. Перемещается. Во мне как по щелчку выключается стеснение. Я позволяю.
Он тянется за пультом и выключает наконец-то дурацкий обдув.
На мою философию не реагирует. Глаза с меня перемещаются на ноутбук:
– Покажи, что сделала.
Прим. автора:
Газлайтинг — это форма психологической манипуляции, при которой манипулятор отрицает произошедшие факты, пытаясь заставить собеседника сомневаться в собственных воспоминаниях и изменяя его восприятие реальности.
Глава 16
Глава 16
Юля
– Покажи, что сделала уже.
С кивком головы встаю, взяв со столика ноутбук. Скорее всего придумываю, что мужской голос слегка охрип. Или он потому и выключил кондиционер?
Ладно. Неважно.
Впервые оказываюсь с судейской стороны стола. Ставлю лептоп на свободное место перед Тарнавским.
Немного наклоняюсь и скольжу пальцами по тачпаду.
Как бы там ни было, сделать я успела много. Не знаю, зачем, но хотелось бы услышать от него похвалу за это.
Упираюсь левой рукой в бедро над коленом, а пальцами правой листаю все выше и выше.
Чувствую прикосновение теплой ткани рубашки к плечу. Несуществующая кардиограмма подскакивает пиком.
Тарнавский подается ближе к экрану и ко мне. Сердце оживает. Да и я тоже…
Долистываю до начала. Показываю.
– Много ошибок. Умышленно или случайно, не знаю…
– Но какому-то юристу дать бы пизды…
В ответ на грубость улыбаюсь.
Медленно листаю ниже, давая возможность рассмотреть.
Мне стоило бы концентрироваться на цифрах и собственных обозначениях, но вместо этого взгляд сам собой меняет фокус. Я пользуюсь экраном ноутбука как зеркалом, в котором отражаемся мы с Тарнавским.
Безнаказанно разглядываю черты лица, пока не ловлю такой же взгляд на себе. По строчкам он ни черта не бегает. За движением курсора не следит.
Съезжает ниже моих глаз, изнутри тут же шпарит крутым кипятком.
Прижимаю оттопыренный ворот платья к ребрам. Удерживаю. Чувствую уже другой взгляд – прямой – на щеке.
Паникуя, зачем-то ляпаю:
– Пожалейте, сделайте скидку. А вдруг там тоже такой стажер, как я? И он всему научится…
Это уже никому не нужно, но я продолжаю механиески скользить по тачпаду. Дура? Дура.
А Тарнавский смотрит на мой профиль. И дыхание задерживать поздно. И в глаза смотреть страшно. Слишком… Близко.
– Кто тебе сказал, что я делаю людям скидки, Юля?
Никто. Поэтому я молчу. Прекращаю листать, но продолжаю держать кулак между полушариями налившейся томительной тяжестью груди.
Знаю, что он ждет взгляда. И я смотрю, но осторожно. Слегка повернувшись.
– Никаких скидок, Юля. Я могу потерпеть, если вижу перспективу.
Моргаю.
А во мне?
Тарнавский возвращается к экрану, своей кистью двигает мою. Дальше сам. Я поняла.
