Разместившись за столом в кабинете, я положил перед собой рисунок, над которым работал — портрет Даны — и уже взял было один из лежавших в небольшой жестяной коробке кусочков угля, но передумал. Мне осталось нанести последние штрихи, а потом критически оглядеть все целиком, но это следовало отложить до светлого времени суток. Я свернул работу, убрал ее в сторону и достал из ящика стола пару листов бумаги для писем. Давно, еще во время нашей совместной работы в Библиотеке, эту бумагу мне подарила Авирона — вместе со сделанным на заказ пером из венецианского стекла. Теперь такая вещь считалась «вышедшей из моды», но менять ее на что-то более современное я не торопился: стеклянное перо позволяло писать аккуратно и выводить каллиграфические буквы. Было что-то странное в том, что я использую подарок Авироны для того, чтобы написать письмо Дане… хотя вряд ли в моей жизни может произойти что-то еще более странное, чем теперешние события.
Дана,
Хочется верить, что ты до сих пор живешь в нашем парижском доме и получишь это письмо. Хотя я не уверен, что хочу этого. И не уверен в том, что его отошлю. Вероятно, правильнее было бы написать пару строк в дневнике и забыть, перевернув страницу. Жаль, что с жизнью нельзя сделать то же самое. Перевернуть страницу тогда, когда ты этого захочешь. А даже если это и происходит, то прошлое никогда не остается полностью позади — оно тянется за тобой, как невидимый хвост, и будет тянуться до тех пор, пока Великая Тьма не смилостивится над тобой и не решит, что пришло время забыть.
Теперь я могу отправлять тебе сколько угодно мысленных посланий, но ты не услышишь ничего. И, знаешь, это хорошо, Дана. В моей жизни было достаточно боли — да и в твоей тоже, хотя и иной природы — и теперь меньше всего на свете я хочу делать тебе больно. Я не сомневаюсь в этом даже тогда, когда ты вспоминаешь обо мне. Иногда я просыпаюсь по ночам и думаю о том, что мне хочется увидеть тебя. Просто увидеть, ничего при этом не говоря. Например, посмотреть на тебя во сне — я часто делал это тогда, когда мы еще были вместе.
Когда ты спишь, у тебя в лице появляется что-то детское и наивное, что-то очень простое — так проста бывает непостижимая истина после того, как ты ее поймешь. В такие моменты ты еще красивее, чем обычно, хотя вряд ли это возможно, и в тебе столько тепла и любви, что порой мне становилось не по себе: а смогу ли я принять все это и ответить тебе взаимностью? Наверное, у меня плохо получалось делать и то, и другое. Кто знает — может, поэтому Великая Тьма распорядилась именно так, и теперь мы не вместе.
И вот о чем я подумал, проснувшись пару дней назад, Дана. Когда-нибудь ты обязательно встретишь того, кто откроет это в тебе. Он примет твою любовь и ответит тебе взаимностью. Конечно, ты станешь совсем другой, не той Даной, которую я когда-то называл своей. Но зато ты будешь счастлива. И это — самый дорогой подарок, о котором я только могу мечтать. Бесценный подарок, потому что счастью любимого существа нет цены. Если мы когда-нибудь встретимся — через год или через сто лет — то я хочу видеть твою улыбку, пусть она и будет адресована кому-то другому. Я хочу, чтобы каждый день приносил тебе радость.
Ты свободна — ты мечтала об этом, точно так же, как любой из нас — и теперь ты вольна распоряжаться своей жизнью так, как захочешь. Теперь тебе часто нужно будет делать выбор, ведь больше нет ни клятв, ни правил. И, если мое мнение что-то значит для тебя, я хочу, чтобы в определенный момент ты выбрала не долг, как приходилось раньше, а счастье. Если ты будешь счастлива, Дана, то буду счастлив и я.
Всегда твой, ВинсентЯ, не перечитывая, сложил письмо в конверт и открыл один из ящиков стола в поисках именной печати.
— Неужели в такой час тебе нечем заняться — и ты пишешь письма?
Появившаяся в кабинете Виолетта подошла к столу и подбоченилась, глядя на меня.
— Или ты работаешь? — задала она очередной вопрос.
Я поднялся, снял рубашку и накинул ее ей на плечи.
— Не думаю, что тебе стоит разгуливать по дому без одежды. Сегодня холодно, ты можешь простыть.
— Мы редко простываем, — легкомысленно махнула рукой Виолетта. — Я голодна. Что ты думаешь по поводу очень-очень позднего ужина или очень-очень раннего завтрака?
— Я накормлю тебя.
Она подняла на меня глаза и рассеянно потрепала волосы.
— А ты сам не голоден?
— Нет. Выпью чего-нибудь.
— Меня? — поинтересовалась она с кокетливой улыбкой.
— До утра еще далеко. Можно многое успеть.
Виолетта принялась разбирать лежавшие на столе рисунки.
— Как здорово! Я была почти во всех этих местах. Париж, Иерусалим, Венеция, Флоренция, Рим… а это что?
Я бросил взгляд на заинтересовавшую ее работу.
— Италия. Озеро Аверно.
— А вот и наши края. — Она поднесла к глазам один из моих недавних набросков пастелью — у меня не доходили руки до того, чтобы полноценно изобразить здешний восход. — Ты хорошо рисуешь.
— Спасибо.
— А это кто?
Виолетта развернула портрет Даны и принялась заинтересованно изучать его.
— Моя подруга… бывшая подруга.
— Бывшая? — спросила она удивленно. — Разве у карателей бывают бывшие подруги? А как же клятва предназначения — «будем вместе, пока Великая Тьма не распорядится иначе»?
— Порой Великая Тьма отдает неожиданные распоряжения.
Виолетта вернула рисунок на стол.
— Она настоящая красавица, — сказала она печально. — Не грусти. У нас говорят, что Великий Бог ничего не забирает без того, чтобы дать что-то взамен.
— Ваш бог мудр.
— Бог непостижим. Мудры могут быть только те, кто следует за ним. — Ее взгляд упал на скрипку, лежавшую на комоде возле окна. — Я тоже играю… можно попробовать?
Я кивнул в знак согласия. Виолетта движением профессионального музыканта пристроила скрипку на ключице, прикоснулась смычком к струнам, но инструмент не издал ни звука.
— Издеваешься? — обиженно насупилась она. — Зачем ты ее заколдовал?
— Такой у нее характер, — улыбнулся я. — Она признает только меня.
— Сыграй мне, — потребовала Виолетта.
— Только если ты мне станцуешь.
Она вернула мне скрипку и тряхнула головой, достав из прически белую шелковую ленту; волосы рассыпались по плечам.
— Ладно. Станцую. Но потом, как ты знаешь, тебе придется выпить со мной… ты ведь выпьешь со мной, Винсент?
