Стыдно. Какой ужас. Позорище. Он последний человек, перед которым я хотела бы предстать в таком виде.
— Я пойду домой, — трепыхаюсь.
— Нет! Сядьте вот на этот табурет. Так, — даёт указания секретарю, превращаясь в сурового доктора Ткаченко, — нужны спирт и вата. Нет, спирт не пойдёт. Нужно что-то помягче, дуйте в аптеку за перекисью водорода, а лучше купите хлоргексидина биглюконат.
Сердце аж выпрыгивает из груди.
— Что вы здесь делаете? — Пытаюсь спрятаться от его прямого взгляда.
— Ваша мама позвонила в больницу, я уже смену закончил и собирался домой. Хорошо, что она меня поймала и выдернула помочь вам.
— Я просила её позвать соседа, — глубоко и тяжело вздыхаю.
— В коридоре есть камеры? В любом случае мы сделаем фото и подадим заявление. Такие вещи не должны проходить безнаказанно. Это административное правонарушение, за которое могут оштрафовать на несколько тысяч рублей, но, если зелёнка повредила глаза, это уже преступление. Дайте ещё раз посмотрю.
— Глаза не болят, и не щиплет, я их закрыла, видимо.
— Оскорбление может быть как в словесной форме, так и путём различных действий, унижающих вашу честь и достоинство. Поэтому мы подадим заявление.
— Нет, я не хочу, и вы, Константин Леонидович, уходите! Мне стыдно.
— Кто это сделал? Фамилия! Знаете, какой класс? Бывший ученик или ещё учится? Я сейчас его ремнём выпорю или уши оторву! Немедленно говорите, кто это! Не вздумайте защищать. Родителям дадут штраф.
— Это Майка.
— Майя?
Киваю. Доктор берёт ещё один стул и, широко раздвинув свои длинные ноги, садится напротив меня. Задумавшись, становится чернее тучи.
— Зачем она это сделала?
— А как вы думаете, Константин Леонидович?
В этот момент Женечка приносит всё, что он заказывал. Бегом она, что ли, гоняла, не пойму? Ткаченко на неё даже не смотрит. Непроизвольно касается моей головы, гладит по волосам. Дышит тяжело и глубоко, как будто собирается с мыслями. Затем забирает у неё всё, что нужно, чтобы меня отмыть.
— Если подавать заявление на мелкое хулиганство, то фото надо делать прямо сейчас.
— Она просто…
— Это ненормально! Эта женщина должна ответить за свой поступок! Ну же?! — Поднимает руку с намоченной в растворе ватой. — Делаем фото?
Прижав здоровую руку ко лбу, горько вздыхаю.
— Я не знаю.
— Зато я знаю. — Достает телефон, отводит мои руки, придерживает их, чтобы не мешала, и делает снимок.
Дальше Ткаченко подносит ватку к моему лицу и начинает аккуратно стирать зелёнку. Несмотря на то, что у него сильные, тяжёлые руки, он делает это по-мужски нежно.
— Она узнала, что мы были в ресторане.
Доктор какое-то время не двигается, понимая, что это его вина.
— Так, Ульяна Сергеевна, давайте закроем этот вопрос раз и навсегда. Мне от вашей подруги нужен только тест ДНК. Мы собирались сделать его вчера, но она не поднимала трубку, оказалось, что у пацана вирус. Он слёг, и сейчас, грубо говоря, не до теста. Я прятаться не собираюсь. Обдумав всё, вспомнив Майю в молодости, склоняюсь к тому, что он мой сын. Поэтому, как только он поправится, мы оба сдадим кровь. Дабы выяснить окончательно. Всё понятно? Вопросы?
— Нет вопросов, доктор. — Приоткрываю губы, внимательно слежу за его руками. — Вам что, делать больше нечего? Пошли бы отдыхать после смены.
— Ну, видимо, нечего, раз уж я так расставил приоритеты.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Продолжает вытирать зелёнку. Я немного успокаиваюсь.
А он вдруг замечает:
— Вы всё равно очень красивая, Ульяна Сергеевна.
— Да уж, — усмехаюсь.
— Точно вам говорю, вы сейчас как принцесса Фиона.
Не могу сдержаться. Подняв глаза, встречаюсь с ним взглядом, и мы улыбаемся друг другу. Удовлетворённо вздохнув, он смотрит на меня как и прежде — с нескрываемым сладострастным вожделением.
Глава 29
— И вообще, Ульяна Сергеевна, на больничном надо болеть, а не работать.
Красивые сильные руки маячат у меня прямо перед лицом. И, когда он так близко, я могу рассмотреть каждую чёрточку на его лице. Это так волнующе. Мне нравится его чуть загорелая кожа и морщинки вокруг глаз, придающие ему мужественности, ровные крылья носа и злотистая щетина. Пока он ухаживает за моим зелёным лицом, очень хочется поднять руку и погладить его в ответ, ощутив шершавость мужской щеки.
— Я потеряю всё, чего добивалась на работе, если буду так долго на больничном.
Мы оба шепчем, хотя нас никто не может слышать, но это придаёт нашей беседе некую нотку интимности, даже по коже ползёт сладкий холодок.
— Мне нужно собрать себя в кучу, я и так не помню, куда положила одну очень важную красную папку. А раньше я настолько хорошо всё знала, что даже не записывала. А с вами, доктор Ткаченко, мне теперь нужен перекидной календарь.
— Ничего вы не потеряете, Ульяна Сергеевна. Вы умненькая, добросовестная, ответственная. И вам нужен отдых. Где-нибудь на первой береговой линии. В шикарном номере с большой двуспальной кроватью.
— Зачем мне одной двуспальная кровать?
Мы встречаемся с ним глазами, доктор улыбается, продолжая обводить ватой контур моего лица.
— Приподнимите волосы, вот тут, возле уха, подержите, пожалуйста.
И что это значит? Нет, давайте разберёмся с береговой линией! Это предложение? Или ляпнул просто так? Ещё полчаса назад я планировала перестать с ним общаться, а теперь сердце бешено бьётся только от пары слов. Доктор шепчет всякую ерунду, а я уже растаяла как мороженое, представив нас вместе на отдыхе. На пляже, в ночном бассейне под светом луны.
Делаю, как он просит. Поднимаю волосы. Заботится обо мне, стирая зелёнку, а я уже и не помню, отчего так сильно расстроилась в самом начале. Тянет к нему, будто магнитом.
— Вы сейчас такая покладистая, Ульяна Сергеевна, что даже капельку страшно. Как будто вы это не вы. Непривычно.
— Я просто не умею стирать зелёнку с лица, а если вы психанёте и бросите меня, Константин Леонидович, я так и останусь зелёной ящерицей.
— Ах вот оно что.
Ткаченко, рассмеявшись, на какое-то время отвлекается.
— Выходит, вы у нас, Ульяна Сергеевна, расчётливая женщина?
— Скорее разумная и взвешивающая каждый шаг.
— Всегда на страже! Оберегающая мужчину от возможных посягательств других женщин.
— Если вы не хотите, чтобы вас ревновали, доктор Ткаченко, не стоит давать женщинам повод для ревности.
Доктор снова игриво улыбается.
— А вот это уже интересно. Выходит, если мужчина с кем-то поздоровался — это уже повод?
Каждый раз, когда наши глаза встречаются, мне не хватает кислорода. Это, конечно, не только физическое влечение. Он мне нравится. Потому что он вот такой, какой есть. Умный, образованный, интересный, остроумный, самоотверженный, воспитанный и привлекательный. Именно поэтому я ревную, злюсь, ревную, потом опять таю рядом с ним. А сейчас даже губы не могу разлепить. С разбегу плюхнулась в целую кучу поклонниц Ткаченко.
Изо всех сил стараюсь бороться с симпатией, но это с каждым днём всё сложнее.
— Так это вы у своей женщины спрашивайте, какой именно нужен повод. Я откуда знаю?
— Я хочу у вас узнать, Ульяна Сергеевна.
От его слов в груди вспыхивает пожар. И хорошо, что физиономия у меня сейчас зелёная и не так заметно, как по лицу ползут красные пятна смущения. Тут же вспоминаются слова моей чокнутой подружки. Даже думать о ней не хочу, но она на сто процентов права: «Ты просто не знаешь, каким может быть Ткаченко, когда пытается понравиться».
Он прёт на меня как танк. А я уже не могу просто взять себя в руки. Я дыхание своё едва контролирую.
— Я считаю, что надо уделять своей даме всё внимание без остатка, — и снова глаза в глаза, горячо, страстно, томно, эротично. — И если пригласили её куда-то…
— В ресторан.
— В ресторан. Не имеет значения, если пригласили, то не надо со всеми заигрывать.
