И путник направил свои стопы под крышу, где жила Даки.
Калитка, как всегда была незаперта.
Собака с львиной мордой даже не взглянула на него.
Астом постучался.
„Не заперто — входи!“ — послышался изнутри голос девушки.
Он хотел было спросить, как она очутилась дома раньше него, но вспомнил клятву — не задавать вопросов на земле и принимать всё, как есть.
Даки была неодета, и Астом подумал, что практика начатая утром будет продолжена и вечером.
Но Даки опередила его мысль:
„Дома я никогда не зачехляюсь, — улыбнулась она. — Но ты не думай, что я хочу тебя соблазнить на вечернюю смену. Возьми лучше вот эту приготовленную для Льва миску и покорми его!“
Астом взял миску с едой для львособаки и вышел во двор:
„Покушай, пожалуйста!“ — сказал гость, ставя перед его мордой миску.
„А ты сам-то ел?“ — спросил Лев, оскаливая в улыбке жёлтые зубы.
„Я пока еще не голоден“ — ответил Астом, думая, что Лев предлагает разделить с ним пищу.
„Не понял?“ — рявкнул Лев.
„Я сыт!“ — коротко ответил Астом.
„Ну, что? Ест!“ — донесся голос девушки из дома.
„Дакки! — заикаясь в человечьей речи, пролаял Лев, — Он ссыт!“
Звонкий смех эхом отразился от леса:
„Не может быть, Лев! Он же знает, где у нас туалет!“
Хохотолай чуть не оглушил пришельца. Он улыбнулся неприличному созвучию, но улыбку в дом не понёс.
„Ложись отдыхать, дорогой мой! — сказала Даки. — Сегодня я тебя беспокоить не буду, а вот завтра будет новый урок вождения нашей тарелки!“
Ложась на кровать, Астом с удивлением заметил, что она не танцует, как всегда.
Даки поняла его мысль и сказала:
„Лалита продолжается у меня в голове. Это подобно тому, как звучит внутренний монолог в мыслях, когда внешняя речь не действует. Спи мой маленький“, — добавила она, укрывая его легким одеялом и непреднамеренно касаясь его своей обнажённой грудью.
Серебряная капля упала из её еле заметного сосочка ему на грудь, и Астом в ту же секунду поплыл в глубину сладкого сна.
Пробуждение было тяжелым.
Какое-то бормотание не давало спать.
Слова сначала были неясными, но по мере всплытия на поверхность реальности они стали различимы:
„Умеющий ходить — не оставляет следов.
Умеющий говорить — не допускает оговорки.
Умеющий связывать — не пользуется цепями.
Это и называется искусством.
Искусные наставляют неискусных.
А неискусные служат для искусных материалом.
Кто не любит свой материал, и кто не ценит своего Инструктора, те — в величайшем заблуждении“.
Открыв глаза, Астом увидел рядом с собой львинособаку, которая и говорила эти слова.
Окончательно придя в сознание, пробудившийся увидел вокруг себя горные цепи, покрытые снегами. Сам он лежал на небольшой площадке перед входом в пещеру. Под ним был его собственный спальник, а рядом знакомый Лев.
Увидев растерянность человека, Лев оскалился:
„Даки создала сценарий твоего сна! — пролаял он. — Она спроецировала свою картину в твой спящий ум. Ты действовал во сне по её сценарию. Я всё видел. Это было здорово. Ты превзошёл себя. Ты перешёл Рубикон…“
„Хватит! — осадил его человек. — Ты…“ — Астом осёкся при постановке вопроса.
„Знаю, знаю! — гавкнул Лев. — Как ты здесь оказался? Это ты хотел спросить?“
„Да. Именно это!“ — сказал Астом, разглядывая щелевидный вход в пещеру.
„Там никого нет! — рыкнула собака. — Так вот, Даки пришла к тебе во сне. Ты обнимал её, как живой. Потом она запустила твой двигатель. Мы взлетели и взяли курс на Тибет. Ты орал от наслаждения, как сирена ментов, и распугал по пути всех претов. Я чуть не обосрался. Даки ведь не могла меня бросить! Я поддерживал ваш Несравненный Лотос Огня, а люди видели нас как НЛО. Хочешь есть?“.
„Нет! — отказался Астом. И добавил. — Я хочу побыть один!“
„Здесь и так никого нет. На много вёрст или миль, как у вам там?…“
„Сходи погуляй! Я никуда не убегу!“ — попросил человек собаку.
„Захотел бы, да не сможешь“ — обиженно проворчал Лев и побрёл прочь.
Астому казалось, что сон ещё продолжается. Он сел в позу лотоса и стал медитировать. В медитации раскрывалось неизвестное.
Становилось понятно, что есть вещи непроизносимые и немыслимые. Поэтому, они именуются тайными.
Именно к таким относятся тайные состояния души — в так называемом „сокровенном, небытии“. Они стоят до разума человека, явлены в его предсознании, и поэтому о них не имеет смысла говорить.
Слова тотчас же обратятся в ложь, показав лишь одно: говорящий на самом деле ничего не знает о сокровенном и пребывает в искушении желанием поведать о сокровенном.
Основной враг непосредственного — интуитивного проникновения в суть вещей — это слова.
Для этого врага существуют особые стратагемы.
Всякое слово не только определяет мысль, но к тому же и заключает её в определенные жесткие рамки.
Это, в конечном счете, и позволяет наладить коммуникацию между людьми на уровне слов, так как существует определенная „договоренность“ о значении того или иного слова.
Но тем самым слово ограничивает поток сознания, вырывая из него какие-то куски, которые можно выразить в речи — дискретные структуры.
Здесь заключается опасность подмены значений слов, вместо того, чтобы воспринимать реальность ультракосмоса, которая начинается там, где кончается слово, знак и вообще всякая форма.
Космонавт не питает иллюзий на этот счет — он знает: „Искренние речи не изящны, изящные речи не искренни. Добрый не красноречив, красноречивый не добр. Знающий не говорит, говорящий не знает“.
Можно ли подобрать истинное слово?
В ультракосмосе создается особый метаязык, где набор слов сводится до минимума, чем максимально расширяется их смысловое значение.
Одно слово заменяет целые фразы и наоборот одно высшее начало обыгрывается в десятках терминов.
Главное, чтобы мысль не застывала на одном понятии, а понимала всю его относительность.
Ультракосмос воспринимается как антисистема по отношению ко всему, с чем человек сталкивается в жизни. Законы логики исключают наличие третьего элемента в бинарной системе. Логика утверждает, что может быть либо „белое“, либо „черное“, но никак ни чернобелое одновременно, либо мудрец — либо глупец, либо бог — либо дьявол, и, тому подобное…
