Мой сон никогда не был глубоким. Каждый крик на улицах под моей квартирой и каждый писк запирающейся машины будили меня. Как и мои обычные ночные кошмары.
Но я проспала до утра.
Впервые за долгое время я не могу вспомнить, как долго.
Отчасти это, вероятно, было связано с полной тишиной в уединенном доме Брейкера.
Но это не объясняло, почему не было плохих снов.
Я очень старалась не зацикливаться на этом маленьком факте.
Как я проспала, когда Брейкер выскользнул из-под меня? Да, это была полная загадка.
Я села в постели, потирая сонные глаза. Подошла к его комоду, схватила новую футболку, надела ее и поспешила в ванную.
Порывшись немного, я нашла новую зубную щетку и принялась чистить зубы, а также лихорадочно пыталась навести хоть какое-то подобие порядка в волосах. Учитывая, что единственным вариантом было помыть руки, я не стала умываться и вышла в гостиную.
Только чтобы остановиться как вкопанной, увидев Брейкера, стоящего ко мне сильной спиной, в серых спортивных штанах, низко сидящих на бедрах, стоящего у раковины… моющего посуду.
Моющего. Посуду.
Ситуация была такой неожиданной и странной, что я почувствовала, как странный смех сорвался с моих губ.
При этом звуке голова Брейкера повернулась через плечо. — Что тут смешного?
— Ты моешь посуду? — спросила я, входя в кухню.
— Как еще она очиститься?
— Я не знаю. Я полагала, что крутым парням не обязательно делать такие вещи. Что посуда оживет и вымоется сама из страха возмездия или чего-то в этом роде.
На это он фыркнул, его глаза потеплели. — Там есть кофе.
Хорошо. Это было странно.
Не странно в плохом смысле.
Странно в каком-то странном смысле.
Потому что это было так нормально. Так, вероятно, начинали свое утро большинство людей. Занимались банальной работой по дому. Делились улыбкой. Предлагали друг другу кофе. Это было хорошо… по-домашнему.
Услышав это, я снова рассмеялась.
Потому что таких мужчин, как Брейкер, никогда не следует называть домашними.
Я подошла к кофеварке, налила себе чашку и долила ему. Как ритуал.
Между тем, я никогда раньше не доливала кофе кому-то другому.
— Ты голоден? — спросила я, чувствуя себя неловко от тишины.
— Ты готовишь?
— Я могу поджарить немного тостов, — предложила я, собираясь взять хлеб и положить два ломтика для себя в тостер.
— Конечно, — сказал он, вытирая сковородку с прошлой ночи.
Я стояла, наблюдая, как нагреваются маленькие сморщенные металлические спирали, чувствуя непреодолимое желание заполнить тишину. Что в прошлом было странно для меня. Но с тех пор, как я встретила Брейкера, я, кажется, не могла держать рот на замке. — Где ты научился готовить?
Я скорее почувствовала, чем увидела, как Брейкер остановился. — Что?
— Где ты научился готовить?
— Моя мама.
При этих словах я почувствовала, как у меня закружилась голова. — Серьезно?
Брейкер взял свою чашку с кофе, прислонился бедрами к стойке, наблюдая за мной. — Да. Серьезно. Она позволяла мне помогать, когда я был маленьким. До того, как она умерла.
Еще одна мертвая мать. Мы были печальной парой.
— Сколько тебе было лет? — спросила я, пропуская соболезнования. Никто не хотел слышать это дерьмо.
— Десять.
Черт, десять. Это отстой. У меня было шесть лишних лет со своей.
— Твой отец был на фото? — спросила я, зная, что сую нос не в свое дело, ожидая, что он меня проигнорирует. Вот что делали люди. Вот что делала я.
— Если под «на фото» ты имеешь в виду жизнь, в которой он каждый день выбивал из меня все любящее дерьмо, то да.
Я почувствовала, что вздрагиваю от этого.
Один или два приемных родителя дали мне пощечину. Я знала, как это унизительно и беспомощно. Я не могла себе представить, каково это, когда тебя бьет настоящий родитель. Когда в твоих венах текла их кровь. Когда не было никакой надежды когда-нибудь что-то изменить.
Кроме того, теперь я была знакома с тем, каково это, когда кулак взрослого мужчины бьет тебя. И это было совсем не весело. У меня болела челюсть, когда я открывала ее. Просто боль от синяка, который портил мою кожу, но все равно было больно. И это был всего лишь один удар.
— Он был таким же пьяницей, как отец Шота? — спросила я, надеясь, что это было оно. Иначе, какое могло быть оправдание?
— Нет, куколка. Он был просто придурком. До того, как это был я, это была моя мама.
— Он избивал твою маму? — спросила я, мой голос звучал странно. Слабым.
— Да.
Вот почему. Вот почему он взбесился из-за того, что ударил меня. Не потому, что он был просто благородным парнем. Порядочным человеком. Потому что он видел, как его отец избивал его мать, и он в детстве оплакивал ее беззащитность. И когда она ушла, он был дублером.
Дерьмо.
Я была довольно бесчувственной, говоря ему, чтобы он смирился с этим.
Но откуда мне было знать?
— Как она умерла? — спросила я. Мне было любопытно, и он, по-видимому, действительно откровенничал о своем прошлом.
— Рак легких — просто сказал он, — она не курила. Но папаша да.
О боже.
Хорошо.
Моя история начинала звучать менее ужасно, чем его.
Не то чтобы это было соревнование. Но если бы это было так… он бы победил. Легко.
Я почувствовала, как слезы защипали мне глаза, и почувствовала, как меня захлестнула волна ужаса. Это была не я. Я была не из тех девушек, которые плачут. Я была той девушкой, которая задирала подбородок, расправляла плечи и делала вид, что тебя ничего не трогает. Я не собиралась плакать из-за маленького десятилетнего Брейкера, в то время как большой, мужественный, достаточно хорошо приспособленный Брейкер стоял в нескольких футах от меня.
Его глаза на секунду потеплели, наблюдая за мной. Как будто, может быть, он знал, с чем я борюсь. Затем его голос немного повеселел: — Твой тост горит.
Я резко развернулась, нажала на кнопки, и, конечно же, они почернели. Но их можно спасти. Я порылась в поисках ножа и соскребла обуглившийся край, прежде чем намазать их маслом.
— Спасибо, детка, — легко сказал он, беря треугольник и вгрызаясь в него.
Я не поблагодарила его за ужин.
Дерьмо.
Хорошо.
Мне нужно было приобрести… набор каких-нибудь базовых социальных навыков или чего-нибудь в этом роде.
Я жевала кусочек тоста, глядя в окно на его задний двор. — Так, эм, ты типа… — о боже мой. Мне нужно было перестать бормотать. — Чем ты… занимаешься?
Его голова склонилась набок. — Что?
— Когда ты не… работаешь? Чем ты занимаешься?
Он пожал плечами. — Тренируюсь. Смотрю фильмы. Хожу куда-нибудь с Шотом или Пейном.
Часть меня понимала, что встречи с Шотом или Пейном (чем бы это, черт возьми, ни было) включало в себя то, что все трое разбегались в разных направлениях с разными женщинами. Я подавила странный укол ревности.
Мы занимались сексом.
Это не давало мне права вешать на него свой флаг.
Он, наверное, все время валял дурака.
Почему я вообще думала о его прежних сексуальных завоеваниях? Это было совершенно не мое дело. Он не интересовался моими. И он, черт возьми, не испытывал к ним ревности. Не то, чтобы он знал, что они были просто… жалкими по сравнению с его.
— Алекс, — позвал его голос, и я резко повернула к нему голову, — звал тебя дважды, — сказал он, заставив меня слегка покраснеть.
— Прости. Я была… где-то в другом месте.
— Где?
— Не здесь.
При этих словах я приподняла бровь. — Что это за чертовы стены, куколка?
— Какие стены?
— Колючая проволока высотой в десять футов, которую ты носишь вокруг себя, как защитное одеяло.
Ну и черт с ним.
Он поймал меня.
Но это не означало, что ему нужно было это знать.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Разве ты не пытаешься держать меня на расстоянии?
— Не будь смешным.
Брейкер поставил свою кружку на стойку, покачав головой. — Детка, я почти уверен, что прошлой ночью я был внутри тебя, — начал он, и я почувствовала, как мои щеки запылали. Он не просто так это сказал, — я знаю, как ты чувствуешься и как ты говоришь, когда кончаешь. Я знаю, какая ты на вкус. И ты думаешь, что не можешь сказать мне, о чем ты думала минуту назад? Ты не думаешь, что можешь впустить меня хоть ненадолго?
