– Хасан! Хасан! – закричал юноша, вбегая в комнату для занятий.
Тот поднял голову и печально посмотрел на друга.
– Ты слышал, Мехмет?! Он запретил мне рисовать!
– Я слышал, друг. Но, думаю, что скоро все-все поменяется! Я, прости меня, болтуна, рассказал об этом мудрецу Валиду! Он обещал потолковать с твоим отцом!
О, и Хасан и Мехмет прекрасно знали, что Валид никогда слов на ветер не бросает. Значит, и в самом деле мудрец как-нибудь улучит минуту для того, чтобы воззвать к разуму визиря.
Поэтому слова друга вселили в душу Хасана пусть слабую, но все же надежду.
– Но Валид сказал еще, что мы должны усердно заниматься… Когда-то отец говорил мне, что на языке лазутчиков это означает «усыпить бдительность». Давай попробуем поступить так, как посоветовал Валид. И прячь, ради Аллаха, свои рисунки получше! Быть может, твоя матушка поможет тебе в этом.
Лицо Хасан осветила улыбка.
– Матушка поможет. Если бы не она, мы бы с отцом, думаю, не разговаривали бы уже никогда…
Мехмет приободрился. Плечи Хасана распрямились, в глазах засветилась радость. Собрав книги, каламы и пергаменты, юноши поспешили вон из душной классной комнаты, вполголоса переговариваясь. Следующим уроком было фехтование на мечах – урок, который любили они оба.
О, как легко поверить в чудо, когда ты молод!
Дни складывались в недели, недели – в месяцы. Наставники не уставали радоваться успехам Хасана, как и не уставали хвалить его перед визирем. Рашид, похоже, успокоился. Или, быть может, всесильный Валид все же нашел минутку, чтобы поболтать с ним. Во всяком случае, теперь визирь уже не устраивал набегов на комнаты для занятий, и даже, о чудо из чудес, несколько раз похвалил сына.
Но для Хасана все равно самыми сладкими были те минуты, когда он приходил в покои матери. Они беседовали о пустяках, и все это время юноша, не уставая, рисовал. Рисовал все то, что видел за день, рисовал то, что чувствовал. И даже – о, как хорошо, что наставники этого не видели! – рисовал все, что попадалось ему на глаза. Мать с улыбкой следила за тем, как появляются на пергаменте уверенные линии, легко узнавала птиц и растения из дворцового сада. И каждый вечер с удовольствием прятала рисунки сына в сундук.
Так бы все и продолжалось еще долгое время, если бы не появление посольства из далекой Александрии. И главой посольства был, конечно, Бедр-ад-Дин, старший сын визиря и сам уже второй год как визирь при наместнике.
Кто знает, что двигало Бедр-ад-Дином – государственные ли дела или просто желание повидаться с родителями, но в тот день, когда посольство ступило на порог дворца, изменилась вся жизнь Хасана, младшего сына визиря Рашида.
После долгого разговора с царем Темиром, после обязательных, не менее долгих бесед в диване Бедр-ад-Дин наконец ступил на порог родного дома и обнял родителей. Трапеза в тот вечер затянулась далеко за полночь, и звезды стали свидетелями сетований Рашида.
– Увы, Бедр-ад-Дин, твой брат вырос не таким, каким я хотел бы воспитать своего преемника. Он своенравен, резок… Он распыляет свои силы, учится слишком многому, и боюсь, что толком не учится ничему… И как бы в последние месяцы ни хвалили его наставники, я не верю, что он смог измениться и стать усердным учеником.
– Но, отец, я тоже не был образцовым сыном, я тоже рос шалопаем и ничего не хотел знать… И часы, которые я проводил в душных комнатах для занятий, казались мне специально для меня изобретенной изощренной пыткой.
Бедр-ад-Дин усмехнулся, вероятно, вспомнив себя семнадцатилетнего.
– Быть может и так, сын. Но я наделся, что у тебя хватит разума, чтобы понять, сколь необходимо все то, чему тебя учили в эти долгие часы. А брат твой, пусть и смирился внешне, но остался тем же бунтарем. Да, он перестал со мной спорить, да, я не вижу больше его рисунков. Но думаю, что все равно он в тайне от меня и наставников продолжает малевать. Ведь его только одно это интересует в мире.
– Но, отец, что же плохого в том, что душа брата открыта прекрасному? Что плохого в том, что он рисует?
– Плохо, сын, то, что он только рисует. И только одно это интересует его во всем великом мире. Я же мечтал, что сын мой пойдет по моим стопам, станет царедворцем, быть может, дипломатом, быть может, даже будет правой рукой визиря…
Бедр-ад-Дин кивнул. Он уже давно понял, в чем так и не смог отец сойтись с Хасаном. И теперь раздумывал, как заставить Рашида чуть иначе взглянуть на мир. Раздумывал, тем не мене понимая, что сдвинуть отца в его убеждениях или, быть может, заблуждениях будет не проще, чем сдвинуть скалу с ее основания.
Увы, отец был упрям, и Хасан унаследовал это упрямство, умножив его стократно.
«Как было бы замечательно, – подумал Бедр-ад-Дин, – если бы Хасан тоже отправился в какое-нибудь странствие, как отправился некогда я. О, не для того, чтобы избежать преследования заговорщиков, да пребудут в стране Ал-Лат вовеки мир и спокойствие! Просто отец сможет иначе взглянуть на собственного сына, а Хасан чуть поостынет и попытается понять отца… Но куда же отправить Хасана? Быть может, разумно было бы взять его с собой?»
Уже и луна удалилась с небес, дабы вкусить сладкого отдохновения, уже и звезды угасли на небосклоне. Но все так же размышлял старший сын визиря об отце и судьбе младшего брата. Он чувствовал, что до решения всего шаг. Но понимал, что этот шаг сам сделать не сможет.
«Увы, Бедр-ад-Дин, тебе вновь, как тогда, много лет назад, понадобится помощь мудрого советчика. Тогда он уберег царство и царя, а сейчас должен всего лишь уберечь сына визиря и его душу. А заодно и самого визиря…»
Но тогда, много лет назад, с мудрецом говорил напуганный мальчишка, потерявший все в единый миг… Как же сейчас рассказать Валиду все, не умалив при этом ни чести отца, ни достоинства брата?..
Должно быть, Бедр-ад-Дин колебался бы еще не один день. И, как много лет назад, первым заговорил мудрец Валид. В то утро он просматривал свитки, которые с посольством передал диван наместника. Бедр-ад-Дин же, сидя у низкого столика, вкушал виноград и в который уже раз дивился необыкновенной молодости мудреца. Пролетевшие годы, а ведь их было уже немало, казалось, не тронули Валида, как не оставили они следов и на лице Темира Благородного. Сколь же велик Аллах всесильный, давший человеку такую бездну знаний и умений!
– Меня беспокоит, Бедр-ад-Дин, твой младший брат…
– Почему же, мудрый Валид?
Тот улыбнулся.
– Нет, скорее так: меня беспокоит твой отец и его отношение к твоему младшему брату.
– Увы. – Бедр-ад-Дин вздохнул. – Меня тоже это очень беспокоит. Сейчас они, похоже, чуть примирились, но, боюсь, это затишье перед бурей. Я же вижу, как горят глаза брата… Я вижу, как его пальцы сжимают несуществующий уголь или калам, как он, не отдавая себе в этом отчета, рисует палочкой на песке… Как выкладывает и живописном беспорядке камни для великой игры, которую народы у самого восхода называют «го» – «государство»…
