– Теперь я понял, Валид.
– Но, учитель, я прошу – нет, более того, я настаиваю, чтобы ты обрушил на Хасана весь океан знаний, чтобы и дни и ночи его были заняты, чтобы занятия его не прекращались ни на минуту. Пусть рисует и чертит, пусть изучает право и историю всех народов, пусть целыми днями пропадает в библиотеке… Ибо только так можно будет усмирить отцовское рвение.
– О, мальчик, не беспокойся. Океан знаний не просто окружит, он поглотит его.
– И еще об одном я прошу, учитель. Пусть Хасан рисует ровно столько, сколько хочет. Думаю, это не помешает ему преуспеть и в остальных науках…
– Да будет так, мой ученик…
– Как же давно я не слышал этих слов… Как бы мне хотелось вновь оказаться на той песчаной площадке под соснами… Или вновь вдохнуть благороднейший из запахов – запах пыли от книжных страниц…
– Малыш, ты просто захотел вернуть себе юность… Вновь стать молодым и беззаботным.
– Быть может и так, учитель…
– Я понимаю тебя, Валид. Бремя ответственности давит на всех. И любому из нас хочется, пусть и ненадолго, избавиться от этого достойного, но тяжкого груза.
– Ты, как всегда, прав, мудрец. Но, поверь, вновь увидеть тебя, нашу школу давно уже стало заветнейшей моей мечтой.
– Но что может быть проще, мальчик? Дюжина дней пути – и ты все это можешь увидеть и узнать. Думаю, и Темиру было бы полезно вновь оказаться здесь.
– Увы, учитель, дела не позволяют царю надолго покидать страну.
– Посмотрим, юный Валид, посмотрим.
Валид усмехнулся этим словам наставника. Увы, он давно уже не «юный», а, честно говоря, совершенно седой Валид. Но уверенность учителя всегда так заразительна, и груз лет иногда не кажется таким уж невыносимо тяжким.
О, в целом мире не найти слов, которые описали бы радость Хасана! В тот миг, когда караван покинул столицу далекой уже теперь страны Ал-Лат, юноша почувствовал, как распрямилась его спина, ощутил, что перестали давить на него отцовские запреты. Хасан внезапно понял, как ликует душа пленника, вдруг очутившегося на свободе. Ибо сейчас свободным стал он, сын визиря.
Да, впереди наверняка будут тяжкие годы учебы. Да, далекий учитель не может не оказаться суровым и требовательным. Но одно то, что отец перестанет, словно коршун, кружить над его душой, делало Хасана просто непозволительно счастливым.
Ночевки под открытым небом и в караван-сарае, высокие горы и бездонно-голубое небо над страной Аштарат дарили ему часы наслаждения прекрасным, врачевали и окрыляли его душу. А пергаменты, огромный короб пергаментов, и замечательное изобретение чинийских мастеров – бумага – неслыханно быстро покрывались рисунками, набросками, эскизами. И в эти мгновения Хасан был счастливейшим из смертных. Хотя, должно быть, и бессмертным не всегда дается такое огромное, всепоглощающее чувство душевного полета.
Первые дни в школе Георгия провел Хасан словно во сне. Он просто не мог поверить в то, что этот черноволосый и чернобородый богатырь – наставник самого царя Темира. Что именно он совершил не одно далекое странствие, что видел и землю чинийскую, и черную землю Кемет. Что долгие годы был советником и мудрецом в разных странах, пока наконец не вернулся на родину и не открыл свою школу.
Во многое не верилось Хасану и в стенах школы. Вернее, в огромном поместье, которое все вокруг называли школой мудреца Георгия, юношу удивляло многое, например суровый распорядок дня, одинаковый для всех – от малышей до взрослых юношей и девушек. Удивлялся Хасан и тому, что девушки не прячут лиц, да и сами не прячутся на женской половине дома. О, сколько сил пришлось потратить ему, чтобы не таращиться во все глаза на каждую из них, чтобы научиться беседовать с ними столь же свободно, как беседовал он со своим приятелем Мехметом.
Удивлялся Хасан и книгам, от которых, казалось, ломились толстые полки библиотеки. Ибо не привык юноша к тому, что все, любые, самые разные знания могут быть доступны тому, кто только захочет погрузиться в океаны неведомого, что плещутся вокруг. А иллюстрации в книгах – многоцветные, необыкновенно яркие, изумительно тонкие, просто заворожили. Когда же он впервые увидел портрет человека, то в ужасе захлопнул толстый фолиант.
– Что с тобой, ученик? – спросил его один из наставников, который оказался в этот миг в библиотеке.
– Но здесь же изображен человек!
– Но почему тебя это так удивляет?
– Разве позволил Аллах всесильный и всемилостивый изображать человека?
– Да, ученик, Коран – священная книга последователей Аллаха всесильного – запрещает изображать человека. И этому есть мудрое объяснение – искусство должно отвратить взоры правоверного от бренного мира, направить его помыслы, чувства и желания к единому центру мироздания – к Аллаху. Но книга, которую ты держишь в руках, создана сторонником другой веры. И вера эта утверждает, что Бог, Аллах, создал человека по своему образу и подобию. А потому разумно предположить, что художник, пытающийся изобразить человека, пытается таким образом прикоснуться душой, пусть всего на миг, к создателю всех стран и миров.
– Понимаю, учитель.
Хотя, конечно, понять слова и принять душой – это совершенно разные вещи. И потому еще не один день Хасан обходил библиотеку десятой дорогой, все привыкая к мысли о том, что для художника столь же достойно изображать человека, как и любое другое существо под этим прекрасным небом.
Кто знает, сколько бы еще продолжалось это привыкание, если бы одним прохладным днем озарение не снизошло на Хасана. И случилось это не в тиши классной комнаты, а на песчаном ковре тренировочной площадки, где каждое утро упражнялись ученики школы в приемах защиты и самообороны.
Платаны, окружавшие площадку для разминки, уже не один десяток лет закрывали ее от ветра и любопытных взглядов. Песок чуть отсырел, а в ветвях деревьев еще жила ночь.
По-утреннему хмурые юноши уже выстроились вдоль длинной стороны песчаной площадки, ожидая того мига, когда появится учитель. Ибо мудрец Георгий все так же выходил на тренировочную площадку вместе со всеми учениками. Итак, юноши и девушки (Хасану трудно было привыкнуть к простой мысли о том, что женщина может странствовать и жить сама, без мужчины, а значит, ей оборона зачастую много нужнее) ожидали появления наставника. Молодые лица были спокойны, тела расслаблены, но в глазах уже светился особый огонек. Так смотрит ученик на трудную задачу, которую ему предстоит решить.
И вот учитель ступил на песок площадки. Годы должны были оставить свой след на теле Георгия, но учитель выглядел лишь чуть старше своих воспитанников. Он был высок, широк в плечах, светлокож и изумительно горбонос. Черные волосы серебрила седина, но стан оставался по-юношески прям. Хасан видел наставника каждое утро и не мог поверить в то, что он обучал его деда, мудреца Валида, и царя Темира. О нет, не мог. И в этот час, за миг до начала тренировки, задался Хасан вопросом – что же такого узнал в своей долгой жизни учитель, что сделало его неуязвимым для времени?
