— Ты что здесь делаешь? — Как будто задыхается.
Пытаюсь её обогнуть, но она прям кидается, как бешеная собака. Снова её переполняют эмоции.
Шум сирен заглушает наш разговор, но я и так прекрасно понимаю, о ком Майя беспокоится.
— Нам не о чём разговаривать.
— Ты же обещала, Ульяна! — практически рыдает, размахивая руками. — Ты клялась, что не будешь с ним спать! — Она такая перепуганная, наверное, тоже увидела новости и решила, что доктору конец.
Я бы ей рассказала, но что-то меня останавливает. Страшно, неприятно, противно. Хорошего будто и не было. Осталась только перекошенная физиономия бывшей подруги.
— Оставь меня в покое. — Иду, куда шла.
Но Майка разворачивается и бежит за мной. Вроде и жаль её, но всё ещё отвратителен её сумасшедший поступок с зелёнкой.
— Где он?! — Хватает меня за одежду.
— Вернись домой к ребёнку. Угомонись! Возьми себя в руки! У тебя сын! Я не хочу доводить это до чего-то очень плохого, просто угомонись, и всё! Будешь так себя вести — лишишься сына!
Вытягиваю одежду из её рук и снова иду вперёд.
— Он наехал на меня из-за тебя. Сказал, чтобы я успокоилась и попросила у тебя прощения. За что?! За то, что ты отбила у меня мужика? Ты отобрала отца у Костика! Я тебе сказала пойти к нему лечиться, а ты и рада стараться! Тут же залезла на него!
— Разговор окончен.
— Ты настроила его против меня! Ткаченко пригрозил мне, что подаст заявление в суд, к которому приложит мотивированное заключение с просьбой о разрешении провести психиатрическое освидетельствование без моего на то согласия! Ты понимаешь, за кого он меня держит?
И как у неё только получилась такая умная фраза в таком неадекватном состоянии?! Ничего не отвечаю.
— Он жив?! — ревёт белугой моя бывшая подруга. — Я увидела в новостях. Я звонила, но он не поднимает трубку. Я просила папу, но он орёт, что я совсем чокнулась со своим Ткаченко. И что если этот идиот погиб, — всхлипывает, — бросив его внука и дочь, то туда ему и дорога!
— Господи, ты без теста ДНК рассказала отцу, что Костик от Ткаченко?
— А что мне было делать?! Он отказывался мне помочь!
— Так он же и так тебе не помог…
— Костя жив?
Утвердительно киваю.
— Слава богу! — охает, хватаясь за сердце.
— Ты одно мне скажи, Майя: какого чёрта ты семь лет молчала, а теперь свихнулась и начала его преследовать? Объясни мне это! Я не понимаю!
Глава 33
— Костя стал спрашивать об отце. Вначале я избегала этой темы. А потом полезла в социальные сети. И всё, что я увидела, снова всколыхнуло во мне старую боль. Сегодня я люблю доктора Ткаченко так же сильно, как и тогда, — вытирая кулаком слёзы, выдаёт Майка.
Вздыхаю, качаю головой. Я хочу домой. Я устала от этого.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Вот тебе ответ: я всё ещё безумно люблю биологического отца моего сына.
— Как ты можешь так говорить о человеке, от которого скрывала правду столько лет?
Толпа сдвигает нас в сторону. Людей становится всё больше. Барабанные перепонки разрываются от криков и сирен скорой помощи.
— Я думаю, что ты так долго молчала о нём, Майя, из вредности, потому что Ткаченко никогда не хотел отношений с тобой.
Бывшая подруга взрывается:
— Считаешь, ты самая умная? Думаешь, ты какая-то особенная? — снова нападает на меня Майка. — Как только я узнала, что беременна, сразу побежала к нему.
— И?
Мне становится страшно, её несказанный ответ меня заранее пугает. Я не хочу любого варианта.
— Он был с другой. Я его застала на бабе. Понимаешь? Ты хотя бы представляешь, каково это? Нести положительный тест на беременность человеку, который в это время уже трахает другую? Я просто не смогла!
Смотрю на неё не отрываясь. Меня тошнит от этого разговора, потому что её Костя — это мой Костя, и я тоже очень сильно боюсь оказаться на её месте.
— Я хотела наглотаться таблеток, но мать меня застукала и не дала это сделать. Мы с ней проплакали всю ночь и договорились, что я никогда больше не буду покушаться на собственную жизнь, а она мне поможет с ребёнком, ничего не скажет отцу и спасёт от наваждения по имени Ткаченко. Я сама понимала, что не нужна ему. И мой ребёнок тем более. Я так долго держалась, Уля!
Теперь она кидается обнимать меня. Стою как вкопанная.
— Не надо было лезть в социальные сети. Секреты в семьях разрушительны, и похоже, что ты молчала только потому, что была отвергнута.
Майка кивает.
— Я, конечно, не психолог, но очевидно — ты не справилась с этой болью и всё ещё надеешься, что вы с Костей сможете возобновить то, что было. Да, семь лет — это большой срок, но непроработанные чувства могут длиться всю жизнь, когда люди на них застревают. А именно это с тобой и произошло. Ты застряла, и тебе нужна помощь.
— Так помоги мне, Ульяна! — Её глаза загораются. — Откажись от него, подари Костику отца. Это же как отдать деньги в благотворительный фонд. Я знаю, ты хорошая. Ну будет он с тобой неделю-другую, а у Кости отец — навсегда. Пошли Ткаченко на хер. Он гордый, если ты пару раз хлопнешь перед ним дверью, он не появится больше.
На дне её глаз гнездится странная муть. Я понимаю, что это страх. А мне, несмотря на то что мы с ней на улице, становится нечем дышать. «Ну будет он с тобой неделю-другую…»
Толкаю Майку в плечо и иду мимо.
— Дура! Он кинет тебя, как всех остальных! Он жене своей изменил во время медового месяца! — она орёт на всю улицу, её голос хрипнет.
А я убегаю. Я не знаю, где правда, где ложь. Я больше не хочу это слушать. Я и так очень-очень ревную.
Изменил жене во время медового месяца? Нет, я не стану об этом думать. Майка не может этого знать. Откуда?
Не понимаю, как добираюсь до магазина возле дома. Как складываю одной рукой продукты, как набираю в телегу макарон и сосисок, каких-то соусов и разных видов сыра. Всё равно одной рукой ничего приличного я приготовить не смогу. От Майкиного яда внутри всё так же плохо. С одной стороны, я ему верю, а с другой — понимаю, что сама видела, какой он легкомысленный с женщинами. Как же это больно — вот так раздваиваться под пилой.
Дотащившись до квартиры, бросаю покупки на пол и, разувшись, мою руки, разбираю пакеты, упорно делаю то, что должна.
Либо я верю Майке, либо доктору. Надо занять чью-то сторону. Поэтому я кипячу воду и, разорвав упаковку спагетти, сыплю их в воду. Та же участь ждёт сосиски. Труднее всего тереть сыр.
А дальше звонок в дверь. И внутри столько всего, что уже и неважно, где она — правда. Открываю. Там он, едва стоит на ногах, припав к косяку, смотрит на меня и грустно улыбается.
— Пустишь? Есть очень хочется. Там какую-то еду волонтеры притащили, но я же обещал, что поем у тебя.
И всё. Всё исчезает: и Майка с её обвинениями, и сто пятьсот его женщин. Моё сердце само по себе прыгает от счастья так сильно, что становится страшно: вдруг оно разорвётся на части? Потому что, когда я на него смотрю: на такого красивого, уставшего, всё с той же царапиной на лбу — мне всё равно, сколько недель, дней или часов мне рядом с ним отмерено.
По привычке, выработанной годами, доктор тщательно моет руки, а затем падает на стул в моей кухне.
— Что там случилось?
— Плохо помню, о чём я думал и сколько людей я вынес, Ульян. — смотрит не на меня, а в тарелку, запускает вилку в макароны. — Я ведь травматолог по специальности и оказывал помощь на автомате. Как только дым осел, я мысленно оценивал ситуацию и просто ставил диагнозы. Были и те, кто очень тяжело пострадал. Одной девушке на моих глазах оторвало руку, другой женщине, судя по всему, придётся удалять почку. Пять человек находятся в критическом состоянии.
Я опускаюсь на стул рядом с ним. И, забыв, как дышать, бессознательно кладу руки на колени.
— Спасибо, что пришла. Это очень помогло. — Тянется к моей ладони.
Хоть Ткаченко и выглядит растерянным и очень уставшим, он жуёт и улыбается.
