— Я не привёл их сюда, если ты об этом беспокоишься, — сказал я, неохотно садясь.
— Хммм, — последовал выразительный ответ.
Я выдохнул. Как сказал бы Эмри во время нашей психотерапии, я «окрашивал чужие слова определениями своего эго». Теперь ему достаточно было промурлыкать, чтобы я понял, о чём речь.
— Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать — ты принимаешь все меры предосторожности, чтобы защитить тех, кто тебе дорог. Я беспокоюсь о тебе. Заботишься ли ты так же о себе самом?
— Ты можешь просто сказать мне, как перестать испытывать все эти чувства, чтобы я мог сосредоточиться на том, что должно быть достигнуто? — спросил я, уставившись в стакан.
— Если бы мы были на сеансе, я бы сказал что-нибудь заставляющее задуматься. Например, что иногда чувства, которым мы сопротивляемся больше всего, могут многому нас научить. Затем мы могли бы обсудить, почему в подробном списке ситуаций, которые любой счёл бы сложными, тебя больше всего волнует женщина из твоего прошлого. К которой, как ты утверждаешь, ты не испытываешь ничего, кроме неприязни. Но мы всего лишь два друга, которые собираются заказать пиццу, чтобы нам не пришлось есть дымящийся «метеор» у меня на кухне. Я спрошу тебя как друга. Почему визит библиотекаря приводит тебя в большее замешательство, чем тот факт, что босс мафии может знать, что ты помогаешь ФБР возбудить против него дело?
Потому что я контролировал ситуацию, когда дело касалось Энтони Хьюго.
Потому что я знал, как вести себя с такими людьми.
Потому что я наслаждался их гибелью.
— Потому что она напоминает мне о прошлом, которое я предпочёл бы забыть, — сказал я вслух. — Она предала меня, когда я был уязвим.
А сегодня она раздвинула для меня бёдра, усевшись на мой стол, как будто ей там самое место. Как будто она хотела быть там. Как будто она хотела, чтобы я был там.
Я выбросил эти образы из головы и заменил их другими, более старыми и мрачными воспоминаниями.
Слоан, выглядящая убитой горем и храброй, её рука на перевязи, в изумрудных глазах блестят вызывающие слёзы.
«Что ты наделала?» — кричал я на неё. Что я имел в виду, но не сказал, так это «Что он наделал?»
— Люсьен, ты умный мужчина, — заявил Эмри, глядя на меня поверх своего бокала.
Мне уже не нравилось, к чему всё шло.
— К чему ты клонишь? — спросил я.
— Предполагаю, что ты как достаточно умный мужчина понимаешь, что не можешь просто забыть прошлое или притвориться, что его не существует. И поскольку ты провёл значительное время на терапии у блестящего психотерапевта, я напомню тебе, что единственный выход — это пройти через это. Ты не можешь просто держать свои эмоции в коробке с закрытой крышкой и ожидать, что они там и останутся. Чувства так не делают.
— Тогда я напомню тебе, что мы оба знаем, почему опасно выпускать эти эмоции из коробки.
— У тебя гораздо больше самоконтроля, чем ты думаешь, — отметил он.
— Этот контроль основан на том, чтобы не позволять своим эмоциям взять надо мной верх.
— Есть разница между подавлением импульсов, которые есть у каждого, и отказом признавать какие-либо чувства вообще.
Я усмехнулся.
— У меня есть чувства, которые я признаю постоянно.
— Например? — подтолкнул Эмри.
— Например, я сейчас голоден и раздражён.
Мой друг усмехнулся.
— Пепперони и сардельки?
— Ладно.
— Люсьен, я не жалею тебя за то, что ты пережил в детстве, и не избавляю тебя от необходимости проделать тяжёлую работу по осознанию того, что ты цельный, сложный человек, способный не только испытывать счастье, но и поддерживать его.
— Почему все так одержимы счастьем? Есть и другие цели, более достойные, чем разгуливать с идиотской ухмылкой на лице.
— Позволь мне сказать вот что. Ты взрослый мужчина, добившийся невероятных успехов, что само по себе впечатляет. Но если учесть твоё воспитание, это просто чудо. Поверь, что ты сможешь справиться со своими чувствами. Даже с самыми неприятными.
Этот человек слишком высокого мнения обо мне. Он не знал, на что я способен. Но я знал.
Я медленно выдохнул.
— Просто из любопытства, что она сделала на этот раз, чтобы разозлить тебя? — спросил Эмри, и его глаза за стеклами очков-полумесяцев забегали.
— Она оставила отпечатки пальцев на моём столе, — раздражённо сказал я.
Наши ссоры всегда заводили меня. Это слабость, из-за которой я чувствовал себя жалким. Но сегодня она насмехалась надо мной на моей собственной территории, и мой член встал так быстро, что у меня закружилась голова.
Я хотел её. Я жаждал её. И я бы овладел ею прямо там, на том столе.
Может, это и было ответом. Может, это мучительное напряжение между нами наконец исчезло бы, если бы мы поддались ему хотя бы раз.
Эмри усмехнулся.
— Рано или поздно, мой друг, ты поймёшь, что приняв хаотичность жизни, можно найти величайшие сокровища.
— Я предпочитаю аккуратные стопки денег, спасибо, — но я думал не о банковских счетах. Я думал о Слоан, о её раздвинутых бёдрах и приоткрытых красных губах, когда я наконец войду в неё.
— Ладно. Давай закажем ужин, а потом я позволю тебе обыграть меня в шахматы.
Глава 11. Шания Твейн — прекрасная крутышка
Люсьен
Двадцать три года назад
— Вот, — сказал Саймон Уолтон, ставя передо мной кружку кофе с Гарфилдом и надписью «Хотел бы я, чтобы это была лазанья».
Мы сидели лицом друг к другу за столом на кухне Уолтонов — в комнате, которая была размером почти с весь первый этаж моего дома. Оранжевые и ржавые листья шептались по другую сторону угловатых окон над банкеткой.
На свежевыкрашенном бирюзовом столе между нами стояла потёртая шахматная доска в середине партии.
— Спасибо, — сказал я, всё ещё хмуро глядя на доску. Мне нравилось, что он не задавал мне вопросов и не высмеивал за то, что я попросил кофе. Мужчины пили кофе. Я привыкал к его вкусу.
Я сомкнул пальцы вокруг головы коня и переместил его глубже на вражескую территорию.
— Помни, ты не можешь просто так пойти в атаку, — объяснил мистер Уолтон. — У тебя должен быть план. Стратегия. Ты не можешь просто думать о том, что собираешься делать. Ты должен предугадать, что собирается сделать твой противник.
После этого совета его слон аккуратно уничтожил моего коня.
— Чёрт возьми, — пробормотал я, беря чашку с кофе.
Мистер Уолтон ухмыльнулся.
— Не сдавайся. Доведи дело до конца.
Раздосадованный, я пожертвовал пешку.
— Шах и мат, — сказал мистер Уолтон, поправляя очки на носу.
Я откинулся на жёлтую узорчатую подушку.
— Не думаю, что мне нравится эта игра.
— У меня такое чувство, что, попрактиковавшись ещё немного, ты найдёшь свою колею. Это похоже на то, что ты делаешь на футбольном поле, но не выходя из дома.
Сегодня был ноябрьский воскресный день. А это означало, что не было ни игры, ни тренировки, ни спасения от того ада, в котором я жил по соседству.
Папа был на рыбалке с друзьями. Мама была там же, где проводила большую часть своего свободного времени, когда отца не было рядом: одна в своей спальне. Я заметил мистера Уолтона на заднем дворе, вырывавшего цветы, и вызвался помочь.
— Как продвигаются уроки шахмат? — спросила Карен Уолтон, влетая в комнату с двумя пакетами продуктов.
— Отлично, — настаивал мистер Уолтон.
— Ужасно, — сказал я.
Мы оба встали из-за стола и каждый взял у неё по пакету. Пока мистер Уолтон громко целовал свою жену, я занялся доставкой пакета на огромный центральный островок кухни. Здесь царил небольшой беспорядок. Беспорядочная стопка кулинарных книг, рассыпанная мука рядом с фарфоровой посудой, которую никто не удосужился убрать. Миска с яблоками стояла наполовину на журнале, открытом на статье о том, как отправить детей в колледж.
Беспорядок в моём доме был недопустим. Нужно было любой ценой избегать всего, что могло послужить провоцирующим поводом.
