— В машине есть ещё кое-что, — объявила миссис Уолтон, смущённо похлопав мистера Уолтона по заднице. Привязанность — это то, чего не было у меня дома.
— Мы принесём, — настаивал мистер Уолтон. — Побалуй себя чашечкой кофе, пока мы с моим протеже разгружаемся.
— Что бы я без вас двоих делала? И, пожалуй, я лучше выпью вина, — сказала миссис Уолтон, ласково похлопав меня по руке, и направилась к большому встроенному посудному шкафу, в котором хранился целый ассортимент разномастных бокалов для бара.
Мне не удалось скрыть гримасу, когда её пальцы случайно коснулись моего последнего синяка. Уолтоны пили. За обеденным столом было вино, и я видел, как мистер и миссис Уолтон иногда пили коктейли на крыльце. Но я никогда не видел их пьяными.
В этом и заключалась разница между мистером Уолтоном и моим отцом. Самоконтроль.
Может быть, именно этому он пытался научить меня за шахматной доской.
— Футбольная травма? — спросил мистер Уолтон, глядя на мою руку.
— Да, — сказал я, опуская рукав рубашки, чтобы прикрыть синяк. Ложь застряла у меня в горле.
Миссис Уолтон поманила меня пальцем и указала вверх. Я спрятал улыбку. Мне нравилось быть нужным, даже если это связано с моим ростом. Я нашёл на верхней полке её любимый бокал на длинной ножке с выгравированными цветами и протянул ей. Она махнула им в сторону мужа, задавая безмолвный вопрос. Мистер Уолтон многозначительно поднял большой палец, и я взяла с полки второй стакан.
— Люсьен, мне не нравится, что ты играешь в эту игру, — отчитала она, взяв второй бокал и направляясь к стойке. Она поставила бокалы на стол, порылась в одном из пакетов и достала бутылку вина. — Существует слишком много способов получить травму. И да, молодые тела заживают быстрее, но ты не знаешь, к чему могут привести подобные травмы в дальнейшей жизни.
— Этот мальчик — стартовый квотербек в выпускном классе, дорогая, — отметил мистер Уолтон. — Он не станет уходить из команды и заниматься вязанием.
— Никто не говорил о вязании, — сказала она. — Как насчёт софтбола? Слоан почти никогда не получает травм. Кстати, где наша дочь?
Я задавался тем же вопросом последние два часа, но отказывался спрашивать.
— На свидании с тем парнем Блутом, — ответил мистер Уолтон, выразительно изогнув бровь.
Я напрягся. Для меня это было новостью. Мы говорили об этом. Не в школе, потому что в школе мы никогда не разговаривали. Это какое-то негласное правило между нами двумя. Она, вероятно, считала меня засранцем. Популярный квотербек, который считал, что он слишком хорош, чтобы его видели разговаривающим с книжным червём из десятого класса.
— Я забыла. Он нам нравится или нет? — спросила миссис Уолтон, вставляя штопор.
Джона Блут был неотёсанным защитником команды, который совершил ошибку, разболтав в раздевалке о сиськах Слоан Уолтон, которые он собирался полапать. Я подождал, пока мы выйдем на тренировочное поле, а потом ударил его достаточно сильно, чтобы вбить в него немного здравого смысла. К несчастью для него, этот здравый смысл не подсказал ему не подниматься, и в итоге нас разнимал Нэш.
Я недвусмысленно сказал Слоан, чтобы она бросила Джону. Она потребовала объяснить, почему. По какой-то причине она чувствовала, что имеет право знать всё обо всем. Это приводило меня в бешенство и в то же время привлекало.
Я сказал ей, что он мудак и что она заслуживает лучшего. И то, и другое правда.
Она сказала, что подумает об этом. Видимо, это означало, что она собирается делать то, что ей нравится, несмотря ни на что.
— Я думаю, мы воздерживаемся от суждений, чтобы посмотреть, понравится ли он нашей дочери, — сказал мистер Уолтон. Затем он поманил меня к себе. — Пойдём, Люсьен. Я расскажу тебе о скандинавской защите, пока мы будем носить продукты.
— Я готовлю на ужин твоё второе любимое блюдо, Люсьен. Замороженные равиоли с магазинным соусом, — крикнула миссис Уолтон нам вслед.
Я не сразу понял, почему у меня потеплело в груди, но мне это нравилось.
***
Металлический привкус крови наполнил мой рот. Мои руки и плечи ныли от полудюжины синяков, которые мне приходилось скрывать. Челюсть болела от его кулака. И на этот раз костяшки пальцев моей правой руки были в синяках и ссадинах.
Удар застал врасплох нас обоих.
Хуже.
Он становился всё хуже.
И я тоже.
— Твой отец не хотел этого, — произнесла мама своим обычным шёпотом. Она всегда говорила шёпотом. — У него много чего на уме.
Мы сидели бок о бок на потёртом линолеуме кухонного пола посреди беспорядка, как будто мы были двумя кусками мусора, которые ждали, когда их соберут и выбросят.
— Бл*дь, это не оправдание, мам. Мистер Уолтон по соседству…
Она вздрогнула. Вот из-за чего всё началось на этот раз, когда папа пришёл домой, пропахший выпивкой.
Всегда что-нибудь находилось. Ужин был холодным. Я неправильно припарковал свою подержанную машину. Тон моего голоса был недостаточно уважительным. Сегодня вечером это была книга о шахматах, которую подарил мне Саймон Уолтон.
— Ты думаешь, что ты лучше меня? — прорычал отец. — Ты думаешь, что эта бл*дская пи*да по соседству лучше меня? Ты думаешь, что можешь прочитать бл*дскую книгу и забыть, откуда ты родом?
Бывали ночи, когда я молился божеству, в которое не верил до конца, умоляя его арестовать его за вождение в нетрезвом виде или за что-нибудь похуже.
Это был единственный способ выжить.
Хотя часть меня беспокоилась, что уже слишком поздно. Меня переполнял гнев, который копился глубоко внутри, который никогда не находил выхода, который менял меня как личность.
Как бы я ни старался, я не мог разжать кулаки.
Он сделал это со мной.
Дело не столько в боли. По крайней мере, уже нет. Дело в унижении. В его требовании, чтобы мы с мамой выполняли все его прихоти. В его вере в то, что он — центр нашей вселенной. Что наши потребности второстепенны по сравнению с его собственными.
Я был достаточно крупным и сильным, чтобы дать ему отпор, если понадобится. Теперь он это понял. Он понял это и возненавидел меня ещё больше за то, что я воздерживался от этого.
Я не хотел быть таким, как он, и он это знал. Поэтому он делал всё возможное, чтобы сломить меня. И если меня не было рядом, он продолжал ломать мою мать.
«Сломанные мужчины ломали женщин».
Эта фраза эхом отдавалась в моей голове, когда я поднялся на ноги, помог матери встать, а затем выскользнул на задний двор.
Осенняя прохлада холодила мою кожу. Под ногами тихо хрустели опавшие листья.
Мне хотелось сбежать. Оставить это место далеко позади и никогда не оглядываться назад. Но без меня это станет лишь вопросом времени, когда он убьёт её. Когда он слишком сильно толкнёт её или потеряет контроль и не сможет остановиться.
Я был единственным, кто сохранял её в живых.
Я не знал, почему мы втроём продолжали притворяться, что колледж — это вариант. Что я на самом деле соглашусь на футбольную стипендию, ради которой так усердно работал. Мы все знали, что произойдёт, если я уеду. Но мы никогда не говорили об этом. Мы никогда не говорили о том грязном секрете, который делили меж собой.
Я выплюнул кровь и горечь в темноту и начал круговыми движениями руки массировать боль в правом плече. Он всегда точно знал, куда меня бить. Ровно настолько, чтобы напомнить мне, что он может это сделать, но недостаточно, чтобы кто-то ещё обратил на это внимание.
«До сегодняшнего вечера», — напомнил я себе, напрягая челюсть. Синяк на моём лице скрыть не получится.
— Пссс!
Я перестал разминать руку и выглянул из-за угла своего дома, за тусклую бежевую обшивку, за заросли сорняков, к забору, который отделял хорошее в моей жизни от плохого.
И там, в окне, за вишнёвым деревом, стояла она. Хорошее.
— Почему ты не спишь? Уже поздно, — шёпотом пожурил я её.
— Не могла уснуть, — отозвалась Слоан.
Я сейчас тоже не смог бы. Он не вернётся. Не сегодня ночью. Он пойдёт к приятелю домой и напьётся до потери сознания. Я, напротив, лежал бы без сна, уставившись в потолок, и мечтал, чтобы он никогда не вернулся. Что он упал с моста на грузовике и избавил нас всех от страданий.
