Знаю, что рискованно было выбираться из берлоги, но и там оставаться рискованно, потому я должен ребят предупредить, что буду некоторое время вне доступа. Сейчас сказать об этом я не могу, выгнать этого крашенного павлина без повода – совесть не позволяет, придется ломать комедию дальше. Да и Веру хочу услышать. До трясучки и нервного тика на правом глазу.
– Ну, давай что-то известное, – говорю, врубая комбик. Скрип и шум дисторшна взрывает помещение и наполняет такими сладко-привычными звуками, что я жмурюсь от удовольствия и на несколько секунд проваливаюсь в транс. Выруливаю пассаж и подтягиваю бенд до высокого скрипучего писка. Качаю струну до-о-олго, пока пальцы не начинают гореть, а потом срываю аккорд, зацепив ее до щелчка уголком медиатора, и открываю глаза.
Булавка смотрит на меня, приоткрыв рот от удивления или восторга. В ее глазах блестит глянец, а зрачки расширились, почти заполнив сталистую радужку черным.
– «Я свободен» знаешь? – говорю Россу, но смотрю на девушку, и она отвечает одними губами:
– Знаю…
– Так себе, – отвечает умник за спиной. Бе-е-есит!
– А «Nothing Else Matters»? – невозмутимо добавляю и, не двигаясь, считываю эмоции девушки.
Вера улыбается, и я понимаю, что эти песни для нее – семечки, а пацанчик мычит и щелкает по микрофону пальцами. Противный шум идет по помещению, отчего заводятся колонки.
Шмель и Арри тихо хихикают в своих углах. Они знают, что при мне лучше не вести себя так… тормознуто.
Басист гулко включает инструмент и играет короткий квадрат из Металлики, а ударник поддерживает его сбивкой. Когда они замолкают, я задаю еще один вопрос:
– А из Hammerfall что-нибудь знаешь? – но взгляд все равно направляю на Веру. Я тащусь от ленивой улыбки на припухших от поцелуев губах и сияния светлых радужек. Она прищуривается и откидывается на спинку дивана, давая понять без слов, что знает и эту группу.
Меня на миг оглушает. Я, наверное, не все в ней разглядел, не до конца ее раскрыл, потому что это молчаливое и очевидное «Я все могу» – откровение сейчас.
Она ведь не поет только из-за Марьяна!
Сука, я все сделаю, чтобы он заплатил за содеянное, чтобы моя булавка вышла на сцену и ничего не боялась.
Пока Росс мнется и что-то бубнит за спиной, я подхожу с гитарой к Вере и присаживаюсь на край дивана.
– Ты свободен, – говорю, не оборачиваясь.
Шмель щедро ругается матом и брякает палочками по тарелке. Я наклоняюсь и целую свою любимую. Бесстыдно целую ее при всех, плевать, что скажут, я задолбался скрываться и прятаться. Ребята, посвистывая, разыгрывают задорный ритм с ускорением, а вокалюга что-то орет и бубнит в микрофон. Вот же разноцветный лизун.
Все уже поняли, что он здесь лишний, но до таких доходит туго.
– Ладно, послушаем, как он блеет, – шепчу в сладкие губы, отстранившись от Веры.
– Дай ему шанс, – отвечает она лукаво, стирая кончиком пальца след светлой помады. От легких прикосновений меня ведет от возбуждения, но сейчас мне нужен ее голос, как чистый воздух. – Я спою тебе дома, – говорит Вера-Ника одними губами.
– Обещаешь? – очень тихо, чтобы никто не слышал.
– Обещаю, – шевелятся губы в ответ.
Я встаю на свое место.
– Смотри, Росс, мне хоть бы услышать, как ты поешь, а то сложно судить по одному внешнему виду. Давай один куплет из того, что знаешь. Любое.
– Я… – он стаскивает пальто, и остается в светлом простом свитере и джинсах. Преображается. Напускной лоск осыпается так же стремительно, как наливаются румянцем его бледные щеки. – Я больше по клавишным, – мямлит гость и трет выбритую скулу. Да, как-то я перегнул палку с напором, каюсь. Он вроде и ничего парень, если не смотреть на его черно-белую шевелюру. – А это…
– Боишься петь?
– Нет, но ты же сам… – он сжимает дрожащие пальцы на стойке до бела. – В общем, я фигово пою, не думаю, что подойду вам.
Шмель шипит, прикрывая ладонями пухлое лицо. Он единственный, кто упорно пытался найти вокалиста и не сдавался несмотря на то, что я всех отвергал. А после встречи с Верой я потихоньку мычал песни сам.
– Арри, подай наши слова, – бросаю тощему. – И сходи в каморке возьми клавишку. Бегом! Шевели костями, у меня времени мало.
Пока дылда удаляется, я нахожу нужную песню и показываю Вере знак рукой.
– Ты ее знаешь. Иди сюда.
В помещении повисает скрипучая тишина. Разряды тока идут не только по проводам, но и перелетают от меня к девушке. И обратно.
– Роланд подойдет? – заваливается под мышку с инструментом Арри. Светлая челка топорщиться, а довольная улыбочка дрожит в уголках крупных губ. Он давненько хотел в группу клавишника, а тут… В общем, не факт, что Росс сладит с нами, но посмотрим. Нужно давать людям шанс, это однозначно. Дала же булавка его мне?
– Вера, иди к микрофону, – говорю строго и бросаю в нее острый взгляд.
Она настороженно щурится и зло стискивает челюсть, скручивает руки на груди. Противостоит, как всегда, но я знаю, как этот орешек расколется.
– Одна песня, – складываю руки в молитвенном жесте. – Спой в пол ноги, в пол руки, шепотом, ну, хоть как-то. Пли-и-и-из-з-з-з… Чтобы парню показать, что и куда вести. Так будет быстрее.
Говорю я, конечно, это, но во взгляд вкладываю: «Если ты сейчас не встанешь, я тебя закину на плечо, трахну в уборной, а потом привяжу к стойке, и ты будешь петь, как миленькая».
Мне жизненно необходимо услышать ее в работе, и Вера встает.
– Ты негодяй, – шепчет она на ухо, проходя мимо, проводит рукой по футболке на животе, цепляя пояс и ширинку. И напоследок гладит не меня, а край гитары, отчего я восстаю, как мальчишка. Приходится даже отодвинуться к стене, чтобы никто не заметил, но она меня этим не остановит, искусительница.
Подмигиваю Шмелю и расплываюсь довольной улыбкой.
От предвкушения у меня по телу расползаются мурашки, а в горле пересыхает до уровня пустыни, пальцы ложатся на гриф, скользят по ладам и высекают аккорды переборами, что сплетаются с первой строчкой песни.
Вера поет, прикрыв глаза, а я не дышу. Этот миг – катарсис, кульминация, апокалипсис моей души. То, ради чего я жил и ходил по земле. Чтобы найти ее и раскрыть. Показать миру, подарить миру. Да что там миру! Вселенной! Я ведь создавал песни ради маленькой булавочки, что так глубоко прошила мое сердце еще шесть или семь лет назад. Я делал это неосознанно, не помнил, не понимал зачем, но сейчас все встало на места. Будто многотысячный пазл, наконец, сложился.
Глава 45. Звезда
Петь – это всегда открывать душу. Это всегда позволять другим смотреть глубже, чем хотелось бы. И сейчас я открываюсь не для себя. Не для того, чтобы вспомнить необыкновенные ощущения легкости и колючек от спиральных виражей голоса и пронизывающих волн музыки. Нет. Я открываюсь для Вульфа, потому что не знаю, как еще ему сказать спасибо.
И этот текст, и эта музыка. Все вспенивает, взбалтывает черствое сердце, превращая меня в веселую шальную девчонку. Возвращая в те двадцать лет, когда за спиной не было и грамма ужаса.
Игорь играет божественно. Слегка выгибает спину и выпячивает нижнюю губу, прячет сияющий восторгом взгляд за густыми ресницами. Сексуально, дерзко ведет пальцами по грифу, будто по натянутой девичьей спине. И я не могу молчать, прятаться или бояться. Я пою только для него. Плевать на то, что есть еще три пары глаз, что следят за нами, плевать, что мне страшно, плевать, что за окном все та же холодная осень, и решение наших проблем где-то за далеким горизонтом. На все плевать.
Сейчас я рядом с ним. Обнимаю стойку микрофона и распахиваю невидимые крылья за спиной. Голос звонко мчит вперед, порождая мурашки по всему телу, хрипотца и драйв сжигают во мне любые сомнения, а живой звук проникает в каждую клеточку, обнажая и возбуждая. Я знаю, что пока Гроза рядом, мне ничего не страшно. Знаю и верю.
На последних аккордах вхожу в раж и выдаю импровиз с ращеплением и высоким бэлтингом (примечание от автора: вокальный крик). Ребята играют последний квадрат, а затем помещение погружается в звенящую тишину. Я приоткрываю глаза и кусаю губы, потому что потеряла связь с реальностью, пока пела, а теперь боюсь, что перегнула палку.
