– Нет-нет… прошу тебя, не надо.
– Я только посмотрю, вдруг Лисса выбежала. Нужно забрать ее. Я вернусь, ты меня слышишь? Веришь мне?
Кивает и прикрывает глаза. Я чувствую, как под пальцами горит кожа, вижу, как слезы, пытаясь утопить боль моей булавочки, льются по щекам сплошным потоком. Не хочу ее отпускать, словно рву сердце из груди, но я должен проверить.
– Будь осторожен, – шепчет она и тянется поцеловать, но я отстраняюсь и накрываю пальцем желанные губы. Запечатываю, словно беру залог меня ждать.
– Я вернусь. Несколько минут, и мы уберемся отсюда. Ты только не выходи из укрытия, не выдавай себя. Спрячься. Слышишь меня! Если… – вдыхаю гарь и плотный воздух, – Держи, – вкладываю телефон в ее холодную вспотевшую ладонь. – Найди Саньку, вдруг что. Или Давида. Им можно верить.
И, чтобы не тянуть время, срываюсь и, сгибаясь почти вдвое, бегу под забором к углу дома. В спину впивается жалобный шепот: «Гроза-а-а». Но я не оглядываюсь, потому что не могу Веру подвергать опасности и оставить любимицу в беде тоже. Я должен хотя бы убедиться, что ничего нельзя сделать.
Калитка распахнута настежь.
Пламя зализывает крохотными алыми языками второй этаж, что пока еще остается целым. Очаг был в кухне: там очерчивается черный зев окна, где уже все выгорело и истлело, а алые голодные языки перекинулись выше и глубже. Кажется, был взрыв, а может, и не один. С ужасом думаю, что там могла быть Вера: готовить мне омлет или нарезать капусту. Поездка на репетицию просто спасла нас от необратимого.
Яростные огненные ленты тянутся по стене к спальне, скользят по виноградной лозе, подвязкам беседки и забираются на балкон с одной стороны. Ужасающе лопаются стекла в спальне над кухней, мелкие доски под напором жара трещат и свистят, летят вниз пылающими сгустками и расползаются по двору золотыми пляшущими островками.
Хорошо что балкон очень широкий, и до моей комнаты довольно далеко.
Со стороны гаража есть мусорные баки и хозпостройки. Бегу туда. Не жду, не примеряюсь, а просто запрыгиваю. Выше, выше, выше. Мимо пролетает комок из горящих обломков, подхваченный порывистым ветром, вовремя отстраняюсь и перехватываю дальше, но металл конструкции нагрелся и в секунду обжег кожу. Едва успеваю переместиться левее и взяться другой рукой за уцелевшую балку.
Это ассоциируется с моей тягой к сломленной женщине, что разучилась любить. Смогу ли я стать для Веры тем бесконечно-нужным человеком, с которым она будет себя чувствовать счастливой? Или сломаюсь и обожгу, как истлевшая в пожаре балка?
И эта тварь-сука ведь не просто угрожает. Ирина знает больше, чем я думаю. Ее глаза и уши есть везде. Я недооценил противника, расслабил булки, пустил слюни на тихую семейную жизнь.
Нужно открывать глаза, снимать розовые очки и учиться жить по-взрослому. Бьют? Нужно драться, а не подставлять щеки. Обижают близких? Придется жестоко наказывать врагов, если не понимают по-хорошему.
Не стоит связываться в Грозами, шваркнут, мало не покажется.
Глава 47. Вульф
– Лисса! Кис-кис-кис!
Из-за скрежета и гудения ничего не слышно, ветер отчаянно помогает пожару уничтожить мой дом. Но я все отстрою, кирпич и доски никогда не были для меня ценностью, только живые люди…
Вспоминается отец и его наставления: «За своих голову сложить не жалко». А я, мерзкая скотина, даже не приехал на его похороны. Вот такой я ужасный сын. Сейчас и не вспомню, что делал в тот день, просто забил. Мне не хотелось выслушивать стенания родных, крики матери, плач сестры. Не желал все это видеть и отпечатывать в себе глубоким клеймом памяти. Я не топил боль в алкоголе, потому что ее не было. У меня тогда не болело, а сейчас… Мне будто кожу сняли, и все-все прошлые раны вскрылись.
Отец был прав. Я не заслуживаю своего таланта, потому что истинный творец умеет сопереживать, умеет слышать, умеет понимать. Иначе, о чем тогда писать песни? О потрахушках? О бытовухе? О грязи и политике? Нет. О вечном. О важном. О любимом.
А я даже к отцу не пришел попрощаться...
Рыжую мордочку кошки замечаю в стекле балкона. Она вытягивается вверх и беспомощно скребет лапками по закрытому окну. Плачет. Я не слышу ее голоса, но вижу, как часто открывается маленький рот.
Где же малютка?
Чтобы достать Лиссу, мне приходится перебраться выше, а пламя не ждет, сечет стены искрами, и черный дым гладит дом и устилает густым мраком тропинки к саду.
Где-то вдалеке слышится вой сирен, крики людей, но вряд ли кто-то успеет спасти моего пушистика. Я должен сам.
Хорошо, что с одной стороны к балкону идет широкая клеть для зелени. Летом это спасает от жары и придает моему дому приятный шарм. Решетка довольно хлипкая, дергаю ее несколько раз и, убедившись, что выдержит мой вес, ползу вверх.
Времени все меньше, по ногам ударяют горячие волны, справа жарит в лицо, но я ползу, как человек-паук, твою мать.
Папа перед глазами: его добрая улыбка, покладистый взгляд и ободряющий наклон головы, как тогда, когда он учил меня кататься на велике. «Да, молодец, сынок, все получится!». И, вплетаясь в голос отца, в ушах звенит голос Саши: «Брат, приезжай. С папой случилась… Его больше нет...».
Зубы трещат от напряжения. Почему именно сейчас все это всплывает в голове? По-че-му сейчас?!
– Лисса, в сторону! – ору, будто она поймет, но кошка внезапно исчезает с подоконника, и я успеваю ударить локтем по стеклу, а сам прижимаюсь к клетке и накрываю рукой голову, чтобы осколки не зацепили лицо.
– Ма-а-ау… – кричит кошка.
– Лисса, иди сюда! Быстрее!
Но она тянет, не выпрыгивает. Пламя перебирается на край клетки, и планки под руками вибрируют от моих резких движений.
Я подтягиваюсь, не обращая внимания, что могу порезать руки о стекло и заглядываю в дом.
Рыжуля мечется по комнате, затопленной едким дымом, и я понимаю, что котенок остался где-то внутри пылающего дома. Наверное, сквозняком дверь захлопнуло.
– Лисса, моя хорошая, кис-кис-кис, иди сюда. Ему уже не поможешь! – подтягиваюсь и заваливаюсь тяжело на балкон. Не обращаю внимания, как мокреет от крови бедро. Впервые за этот короткий промежуток времени простреливает в пояснице, от этого темнеет в глазах, и я не могу подняться.
Пушистая малышка лижет мне нос и мчится снова на выход из комнаты. Заставляю себя встать и поползти следом. Удивительно, но здесь пока еще нет огня, кошке невероятно повезло. Стараюсь не дышать и прикрываю рукавом куртки нос.
– Лисса!
– Мяу, – коротко отвечает она и снова подбегает. Манит-зовет за собой.
– Только быстро, – отвечаю хрипло и, прихрамывая, пробираюсь по комнате к лестнице. На ходу бросаю в карман документы из тумбочки, деньги, несколько медиаторов и часы отца.
Первый этаж гудит и рычит угрожающе. Летница еще цела, хотя перила уже обвивают лозы огня. Дым забивает горло, дерет глаза и остается в груди неприятной тяжестью. Осторожно и быстро спускаюсь, держусь около стены и накрываюсь курткой. Потолок напоминает развернувшийся в реальном мире ад.
Впереди путь перерезали сгоревшие части кухонного гарнитура, что вылетел сюда от взрыва. Черная дыра сквозит и втягивает в дом все больше кислорода, раззадоривая огонь.
Лисса мечется, волнуется, делает отчаянный рывок: прыгает на горящие доски и исчезает в полотне дыма.
– Что ты делаешь?! – взмахиваю руками от шока и вдыхаю горячий воздух. В голове мутно, ноги еле двигаются.
Проходит несколько долгих секунд, прежде чем я понимаю, что нужно возвращаться. Рыжуля не смогла оставить своего ребенка, это ее выбор, а меня снаружи ждет Вера. Я за булавку в ответе.
Но жалобное «Мяу» из гудящего коридора заставляет меня идти дальше.
Под ногами дрожит пол, тело нагревается до предела, я истекаю потом, который тут же просыхает и берется жгучей коркой на коже. Ногами откидываю обломки и замечаю малыша и Лиссу. Котенка придавило досками, и мне так жаль, что я не сразу понимаю, что делать дальше. Лисса ложится рядом с ним, и обернув тельце, лижет рыженькую мордочку, а голова крошки безвольно болтается от ее прикосновений.
