Она соскальзывает по желобу и приземляется на попу в метре от нас. Встает, отряхивается и, топая старыми замшевыми сапожками, бежит снова наверх.
– Стой, – говорит ей Игорь и тянет меня за собой. Не могу идти, дыхание перекрывается. – Тебя как звать, манюня?
– Соня, – девочка оглядывается через плечо и застывает на первой ступеньке горки, – а воспитатели меня называют Солнышком.
– А я Волк, – улыбается Игорь и протягивает ей ладонь.
– Злой и стлашный? – она хлопает густыми ресницами и осторожно поворачивается к нам. Подходит ближе, смотрит на меня и Игоря с интересом, но руку не подает.
– Нет, добрый и пушистый, а это, – Гроза поворачивается ко мне, тянет за руку и немного подталкивает вперед. – Это Звезда. Она очень красиво поет, особенно, когда чувствует себя счастливой.
Девочка делает еще шаг к нам, уже смелее, отряхивает с ботинок налипший снег.
– А ты споешь мне колыбельную? – смотрит мне в глаза, доверчиво и искренне, а я утопаю в светло-медовых радужках.
Киваю, потому что слова стоят комом в горле, и навязчивая тошнота снова сжимает и лишает меня возможности нормально мыслить и двигаться.
– А вы купите мне новые ботиночки? А то эти воду пропускают, и по снегу гулять холодно.
И меня выдергивает в темноту. Резко. С щелчком.
Прихожу в себя в светлой палате, укрыта одеялом, в руке катетер, над головой возвышается капельная система. Игорь спит в кресле у окна, согнувшись в три погибели, а я смотрю вокруг и не понимаю, как здесь оказалась.
– Вульф… – пытаюсь позвать, но связки почти не смыкаются, получается жуткий сип.
Он распахивает глаза, будто и не спал.
– Как же ты меня напугала, – подбегает ближе, падает на колени и целует руки. – Любимая, что с тобой?
– Я не понимаю. А что случилось?
– Ты опять в обморок упала, а потом у тебя сильная кровь пошла… Я так испугался, – Гроза опускает голову на кровать и, как ребенок сопит, сдерживая слезы.
– Игорь, перестань, – поглаживаю его по волосам и хочу, наконец, признаться, как сильно его люблю, но нас прерывают:
– О, вы проснулись? Отлично, – Давид закрывает за собой дверь и подходит к нам ближе. Как всегда одет с иголочки, опрятен и чист. Разве что немного похудел, и в глазах появился необычный блеск, будто пока нас не было, что-то случилось.
– Давид, что с Верой? – волнуется Гроза, сжимает мои пальцы, снова целует и не отпускает меня.
– Есть две новости, шальные и влюбленные Грозы, – врач приподнимает бровь и продирает пальцами удлиненную стрижку. Смолистые волосы падают на лоб. – Хорошая и плохая. Начну с плохой: придется в больнице задержаться.
– Надолго? – пугается Игорь.
– Будем смотреть по показаниям, – уходит от ответа Давид, берет стул возле стены и со скрипом подтягивает его к моей кровати. – Вера, когда у тебя месячные были последний раз?
– В тюрьме, – сглатываю. – В середине января.
– А они были обычными? – он трет ребро пластиковой папки, что держит в руках.
– Ничего особенного я не заметила, разве что рвало меня сильней, и голова кружилась.
– Рустамович, к чему ты клонишь? – не выдерживает допрос Игорь.
– К тому, что у вас девятая или десятая неделя беременности и угроза выкидыша, – он протягивает мне снимок, а я моргаю и моргаю, чтобы прогнать видение. – Такое бывает редко, но при сильных нервных потрясениях случается выделения, и чудо, что ребенок не сорвался – у Веры сильный тонус, а условия… В деревне, в тюрьме… сами понимаете.
– Беременна? – зачарованно шепчет Игорь и смотрит на меня в упор, но я опускаю взгляд и узнаю в черном овале на снимке УЗИ маленького человечка. Ручки, ножки, голова…
Плачу, уткнувшись Игорю в плечо и шепчу:
– Я очень тебя люблю.
----------
Конец
