Распланировав таким образом предстоящую операцию, Аполлон со сладкими предчувствиями прилёг вздремнуть на остававшиеся до начала смены пару часиков. И сладкие предчувствия совершенно естественным образом трансформировались в сладко начавшийся сон.
Аполлон и Катя в кадепе сидят за празднично убранным столом, на котором стоят бутылка шампанского, фужеры, ваза с конфетами.
Аполлон нежно целует Катю в её сочные чувственные губы, и их уста сливаются в жарком затяжном поцелуе. Когда, наконец, их губы размыкаются, Катя берёт бутылку шампанского в руку, снимает с горлышка серебристую обёртку и вдруг, ни с того, ни с сего, превращается в… тётю Дусю. И эта тётя Дуся начинает стучать бутылкой по столу и неожиданно резко требует: "Открой, Поля, открой скорей!". Аполлон начинает её успокаивать: "Ну что ты, тёть Дусь, так волнуешься? Сейчас открою". Но тётя Дуся никоим образом не желает успокаиваться – эко, видать, шампанского жаждет, ещё сильнее стучит бутылкой по столу и ещё громче и настойчивей кричит: "Поля, Поля, открой скорее!"…
Аполлон резко вскинулся на кровати в полутёмной комнате. От входной двери слышались бешеный стук и испуганный крик:
– Поля, Поля, открой скорее!..
Полусонный Аполлон вскочил, бросился к двери, откинул крючок. В кадепу пулей влетела запыхавшаяся, насмерть перепуганная, тётя Дуся, захлопнула за собой дверь, набросила крючок.
Тотчас же дверь вновь затряслась под ударами.
– Американец, открой! – послышался снаружи требовательный злой голос Антона Зубарёва, работавшего на заводе шофёром и жившего в одном из соседних домов, известного пьяницы, но, в общем, тихого и незлобивого мужика.
Аполлон с недоумением посмотрел на тётю Дусю – чего, мол, старушка натворила? Затем перевёл взгляд на дверь, за которой уже более просительным тоном орал Антон:
– Открой, Американец, выпусти их.
Аполлон хотел, было, откинуть крючок, выяснить, что там происходит, но тётя Дуся повисла у него на руке и торопливо перепугано зашептала:
– Не открывай, Полечка! Не открывай! Антон с ума сошёл!
– Как с ума сошёл? – ничего не понимающий спросонья Аполлон уставился на неё.
– Ой, не открывай, – продолжала причитать тётя Дуся, дрожа при этом, как осиновый лист.
– Да что случилось-то?
Дверь по-прежнему сотрясалась от мощных ударов, как видно, уже ногами.
– Открой, Американец. Я видел, они у тебя спрятались, – уже более спокойно кричал Антон. – Ну, Американец, от кого, от кого, а от тебя я этого не ожидал…
Под эти стуки и крики тётя Дуся, на которой лица не было, всё так же шёпотом поведала, что случилось:
– Мы с Зинкой решили сегодня пораньше на смену выйти. Она зашла за мной, посидели мы с ней чуть-чуть у меня, потом вышли на улицу. Я повесила на дверь замок, и мы пошли. На улице ещё не крепко темно. Только мы из палисадника вышли, как из-за сараев выскочил Антон в одних трусах и с коромыслом в руках, и кинулся на нас. Мы – в разные стороны. Зинка успела в бельё замотаться – у меня как раз там на дворе сушится, – он и не заметил, за мной погнался. Вот я к тебе, Поля, и заскочила.
Пока она рассказывала, стук и крики постепенно затихли.
– Ясно, – сказал Аполлон. – Не бойся, тётя Дуся, сейчас мы разберёмся.
– Не надо, не открывай, Полечка, – уцепилась за него тётя Дуся. – Он же с ума сошёл.
Но Аполлон вежливо отстранил её от двери.
– Да он уже ушёл, тётя Дуся. Ничего ж не слышно, – сказал он успокаивающим тоном.
– Ой, не открывай – он там…
Аполлон посмотрел на тётю Дусю подбадривающе, откинул крючок и, открыв дверь, ступил в темноту.
Этот, прямо сказать, опрометчивый шаг оказался единственным – в следующий момент на голову отважного рыцаря обрушился страшный удар заляпанным бардой коромыслом. Но то, что коромысло было не очень стерильным, Аполлон уже не видел, поскольку последнее, что уловили его захлопывающиеся глаза, был сноп искр…
Очухался Аполлон снова на исходной позиции, то есть, на той самой кровати, с которой вскочил энное количество времени назад. Сколько его прошло, этого самого времени, трудно было сказать. Можно было судить только по косвенным признакам, а именно, по изменениям в окружающей среде. Ну сколько может понадобиться времени для того, чтобы в комнате, кроме ранее присутствовавшей тёти Дуси, оказалось ещё несколько личностей? На одной из двух необжитых кроватей рядом с тётей Дусей сидели её подруга Зина и жена Антона Шурка – несмотря на внушительные габариты бойкая женщина, то и дело замахивавшаяся на своего непутёвого муженька рукой с неизменным восклицанием: "У-у-у, ирод!". А муженёк её покоился на расстеленных на второй запасной кровати газетах, связанный по рукам и ногам верёвкой, в одних трусах – как и Аполлон, дико пучащий ничего не понимающие глаза во все стороны. Ноги его по колено были заляпаны коровьим дерьмом, на бёдрах и на трусах виднелись живописные пятна, оставленные тем же специфическим материалом – видно, в беготне за сараями он умудрился "подорваться" на одной из коровьих "мин", этом весьма распространённом в сельской местности, особенно в районе сараев, биологическом оружии. В простенке на стуле сидел хромой старик Семён, по прозвищу Атавизьма – уже знакомый нам охранник с проходной завода, с ружьём между ног и с папиросой в закопченных никотином усах. Видимо, успел за это время побывать на месте происшествия и ещё кто-то, потому что среди всеобщего галдежа проскакивала информация о том, что кого-то послали за какой-то Бобрихой.
Все наперебой делились впечатлениями о только что случившемся и не заметили, что Аполлон, с мокрым полотенцем на голове, продрал глаза, в которых некоторая растерянность сочеталась с удивлением.
– Захожу я, значит, в хату, – рассказывала Шурка, – а он… – тут она снова угрожающе замахнулась на несчастного притихшего Антона. – У-у-у, Ирод!.. А он, значит, сидит на стуле, тихо так, и, вроде, как прислушивается к чему-сь. Я ему говорю: "Антон, ты чего?". А он мне: "Тихо ты! Вон будильник говорит. Он всё знает, всё рассказывает, ты вот лучше послушай". Я, дура, сначала и вправду прислушиваться начала, а он тут как вскочит и на окошко пальцем тычет. "Вон они, – говорит, – черти ломовские. А-а-а, я вас узнал, в Ломовке видел. Ку-уда полезли?". Тут он подбег к окну и давай кабель антенный дёргать. "Вижу, – кричит, – что вы в дырку для антенны лезете". Потом выскочил в коридор, примчался оттуда с топором, и давай по хате бегать, топором махать. Бегает и орёт: "А ну, выметайтесь! Что вам тут надо?!". Вроде как выгоняет их. Гонял, гонял – я уж перепугалась, думала, щас меня топором тюкнет, – потом выскочил в коридор, там погонял, всё погромил… У-у-у, ирод!
Шурка опять замахнулась на Антона. Тот сжался, насколько ему позволяли путы, и зажмурился.
