Шурка опять замахнулась на Антона. Тот сжался, насколько ему позволяли путы, и зажмурился.
Аполлон, хоть ещё ничего толком и не соображал, но из рассказа Антоновой жены сделал вывод, что ещё хорошо отделался: коромысло, всё-таки,- это не топор.
– Это ж надо, что ему примерещилось, – в один голос пропели бабы и закачали головами.
– Ну вот, – продолжала свой рассказ Шурка, – вроде как выгнал он их с хаты, дверь на крючок закрыл, топор в коридоре оставил. Только зашёл с коридора, и опять назад кинулся, и кричит: "Чего стучите? Мало вам? Снова лезете? Щас добавлю". Тут я опомнилась, да за ним – думаю, опять топор, чего доброго, схватит. А он, слава богу, коромысло ухватил, крючок откинул, и – на улицу. Начал по двору, за сараями гонять. Я уж и не знала, что делать…
Тут её перебила Зина:
– А мы с Дуськой как раз с хаты вышли, а он навстречу с коромыслом. Я в простыню замоталась, там у Дуськи как раз бельё сушится, а он, слава те господи, за ней погнался, а то б мне…
Тут женщин, отошедших, наконец, от пережитого страха, прорвало. Они начали смеяться, наперебой рассказывая, как убегали и прятались от Антона.
Включился в разговор попыхивавший папироской и молчавший до этого Атавизьма:
– А я слышу, вроде как в дверь хтой-то тарабанит, и кричит в ентой стороне. Вышел с проходной, слышу, вроде как в комнату для приезжих хтой-то ломится. Ну, думаю, кому енто там надо-ть к Мериканцу ломиться-то? Парень он, вроде, спокойный, тихий… Потомача затих ентот шум. А потомача опять загрюкало, ещё сильней, чем раньше. Ну, думаю, чтой-то ж тама происходит. Я ружьё схватил, и туды. Только я подбег, а он, атавизьма на теле социализьма, как раз Мериканца коромыслом по черепушке оховячил. Хорошо, что тута как раз и успокоился. А то б я его, – тут Атавизьма выразительно мотнул головой на отставленную к стене берданку, – солью в задницу… Как раз удобно-ть скрозь одни трусы-то.
Дед Семён хихикнул, подкрутил рыжие, прокуренные усы.
– А када мы его с Дуськой связывали, так он дажить и не сопротивлялся…
В коридоре послышался шум, и через пару секунд в комнату вошли Перепелиное Яечко и Бобриха – местный фельдшер. Вообще-то фамилия её была Боброва, но все звали её Бобрихой, хотя на бобра она не очень-то была похожа – маленькая и плотная. Никаких прославленных бобровых зубов у неё не было. Это была, можно даже сказать, симпатичная женщина раннего пенсионного возраста, в очках с толстыми стёклами, флегматичная, излучающая спокойствие, не теряющая самообладания в самых невероятных, даже близких к летальным, ситуациях, с чемоданчиком в руке. Она всю жизнь проработала фельдшером, и этот опыт не пропал даром.
– Вот он, Степановна, – указал на Аполлона Перепелиное Яечко.
Все вдруг сразу вспомнили о битом коромыслом Аполлоне и повернулись в его сторону.
– Смотрите, он уже глаза открыл, – искренне удивилась Зина.
Степановна подошла к одной из тумбочек, поставила на неё свой видавший виды чемоданчик, достала из него стетоскоп.
– Значит, Антон его по голове? Посмотрим.
Бобриха присела на кровать Аполлона, ощупала голову пострадавшего со всех сторон, приговаривая при этом:
– Болит?.. Не болит?.. А здесь?..
После каждого вопроса Бобриха делала ртом какие-то жевательные движения, и казалось, что она эти вопросы тщательно пережёвывала, прежде чем задать новые, мало чем отличающиеся от предыдущих.
Аполлон почему-то разнообразил свои ответы, хотя голова гудела вся. Но в одном месте прикосновение фельдшера заставило его вскрикнуть. Степановна осторожно разгребла спутанные волосы, осмотрела больное место.
– Ничего страшного. Череп цел, немного только рассечена кожа.
Она достала из своего чемоданчика йод и бинт, смазала рану, и перебинтовала Аполлону голову.
– До свадьбы заживёт, – невозмутимо подвела она итог, продолжая жевать. И, видимо, для успокоения пациента, поинтересовалась:
– Когда свадьба-то, молодой человек?
Аполлон через силу улыбнулся:
– Я не сомневаюсь, что, даже если завтра, вы мне обеспечите необходимую физическую форму.
Бобриха пропустила комплимент мимо ушей. Или сделала вид, что пропустила.
– Голова не кружится? Не тошнит?
Аполлон отрицательно покачал головой.
– Ну что ж, сотрясения мозга нет. К утру выспитесь и, думаю, сможете пойти на работу, – она пожевала и добавила, – ну, если будет хуже, придёте ко мне в медпункт.
– Но мне сейчас идти на работу, – встрепенулся Аполлон.
– Сейчас? – переспросила фельдшерица. – Исключено. Сейчас вам лучше полежать, отдохнуть.
– Да у меня работа не тяжёлая…
– Всё равно… – она особенно тщательно пожевала, глядя Аполлону прямо в глаза. – Ну, смотрЗте сами. Если будет хуже, идите лучше сразу спать. Обойдутся там и без вас. Освобождение я вам дам.
– Спасибо, доктор, – сказал Аполлон, а про себя подумал: " И что она там всё жуёт?".
Степановна тем временем повернулась к Антону, съёжившемуся то ли в вопросительный знак, то ли в какой-то заковыристый китайский иероглиф ещё при её появлении в комнате.
– Где это ты, дружок, в навозе так вывалялся? – душевно спросила она.
– Это они меня вываляли, – пожаловался Антон, обводя ошалелыми глазами присутствующих и слегка упрощая значение своего китайского символа.
– Значит, они?
– Они, они…
– И с коромыслом по улице тоже они бегали?
– Ломовские, заразы, ко мне в хату залезли… Я их прогонял.
– Прогнал? – заботливо спросила фельдшерица, и потрогала лоб Антона.
– Да что вы его слушаете, Степановна?! Выдумывает он всё, – вмешалась в их диалог жена Антона, и замахнулась на него. – У-у-у, ирод!
Бобриха, не обращая на неё внимания, повторила свой вопрос скукожившемуся под замахом жены в самую сложную китайскую загогулину Антону:
– Так прогнал?
– Прогнал, прогнал, – радостно закивал головой Антон.
– А если вернутся? – продолжала допытываться Бобриха.
– Ну я их тогда!..
В его лице появилась сумасшедшая решимость.
– Ясно, – констатировала Бобриха, – белая горячка. Давно в запое? – повернулась она к Шурке.
– Да уж вторая неделя пошла.
– Развяжите ему ноги… Да помойте, что ли, – Степановна брезгливо поморщилась. – Отведите домой. Пусть полежит в этой смирительной… – она пожевала, подбирая подходящее слово, -…оплётке до утра. А там я приду, посмотрю, что с ним делать.
Уходя, она повернулась к Аполлону, сосредоточенно на него посмотрела, пожевала и сказала:
– А вам, молодой человек, всё же лучше полежать.
Кошмарная смена
Несмотря на настойчивые уговоры тёти Дуси и её подруги остаться, Аполлон вместе с ними отправился на смену. Да и как он мог не пойти на последнюю свою смену? – тогда бы рушились все его планы. Ну, не рушились, конечно, – в своих обольстительных способностях Аполлон не сомневался, – но затягивались. А ему так уж было невтерпёж! Да и, как видно, всего за каких-то пару недель работы на социалистическом предприятии он пропитался царящим везде духом социалистического планирования и соревнования. Недаром, значит, в цеху висел плакат: "План – это закон, взял план – не нарушай его!".
