Уилл потянулся к ней и крепко сжал запястье.
— Ты могла бы изменить это. Ты могла бы оставить его! — Он проклинал себя за то, что позволил этим словам сорваться со своих губ, но ничего не мог с собой поделать. Время было выбрано неподходящее, он почувствовал, как Бренвен отдаляется от него, несмотря на то, что она не сдвинулась ни на дюйм. Ее запястье у него в руке казалось хрупким, как стекло.
— Нет. — Она наклонила голову, и ее волосы, упав вперед, закрыли лицо, словно занавесом. Медленно и непреклонно она сжала руку в кулак и потянула к себе. Она была сделана не из стекла, а из закаленной стали.
Бренвен встала с постели. Медленно собрала одежду и, держа ее в руках, направилась в холл, чтобы найти ванную. Каждый шаг отдавался болью. Отчаяние. Она не могла больше разговаривать, не могла думать, она только знала, что ей нужно уехать домой. Как странно, что ее домом был Редмунд. Совсем недавно она чувствовала, что единственный ее настоящий дом — здесь, рядом с Уиллом. Он ждал ее, полностью одетый, наверху лестницы, когда она вышла из ванной.
— Я отвезу тебя к твоей машине, — сказал он.
Она кивнула. Пончо и ботинки остались на кухне, и она пошла за ними. Уилл пошел следом. Ей пришлось сесть, чтобы надеть ботинки, и она не могла помешать ему помочь ей. Он опустился перед ней на колени, и она попыталась спрятаться от него за волосами и ресницами.
— Эй, детка, — нежно сказал он, — это я — твой лучший друг. Я тебя знаю, ты помнишь об этом? Я знаю, как ты можешь уходить в себя, когда что-то кажется тебе не по силам, но не надо это проделывать со мной. О’кей? Это слишком важно. Это мы. Посмотри на меня, Бренвен!
Она посмотрела на него и заставила себя сказать:
— О’кей.
Уилл вздохнул с облегчением, хотя боль, которую он увидел в ее сине-зеленых глазах, резанула его по сердцу. Все еще стоя на коленях, он сунул руку в карман пиджака и вытащил серебряное с бирюзой индейское ожерелье.
— Ты забыла это. Наклонись.
Она наклонилась, и он надел ей на шею ожерелье, с трудом подавив в себе желание снова обнять ее.
— Поговори со мной, пожалуйста. Скажи что-нибудь. Что-нибудь.
— Я… — Ее горло пересохло. Она закрыла рот, сглотнула и начала снова. — Я не могу разговаривать. Я не могу думать о… о нас! — Слезы застили ей глаза, и она моргнула несколько раз, чтобы не заплакать. — Я должна ехать домой, действительно должна. Я знаю, Джейсон скоро позвонит, я чувствую это, и я должна быть там. Должна!
Ее охватила паника, и она попыталась вскочить со стула, но Уилл помешал ей. Продолжая стоять на коленях, он взял ее руки в свои и снова заставил посмотреть ему прямо в глаза.
— Ты боишься его. Почему?
— Он ужасно сердится, если меня не оказывается там, где он ожидает меня найти. Это не то, что ты думаешь, но я должна ехать! Пожалуйста!
Уилл убрал руки, и она тут же поднялась и выбежала из кухни. Он догнал ее уже в прихожей. Молодая женщина стояла, дрожа, как пойманный в капкан зверек, лихорадочно вертя головой из стороны в сторону.
— Я… я не знаю, где твой автомобиль!
Ее паника поразила Уилла. Он знал ее во многих настроениях, но никогда не видел ничего подобного. Ему не приходило в голову, что причиной был не страх перед мужем, а все те новые ощущения, которые ей довелось пережить в последние часы. Он заставил ее отбросить ту отстраненность, которая была единственной защитой против чувств, с которым она пыталась справиться. Уилл подавил в себе тревогу и твердо взял ее за руку.
— Машина позади дома. Ты немного поторопилась, вот и все. Нам нужно выйти через двери на кухне.
Они попали в час пик. Автомобиль еле полз; Бренвен застыла, напряженно выпрямившись, и только ремень безопасности мешал ей сесть на самый краешек сиденья. Внезапно она повернулась к нему:
— Я знаю теперь, где мы, и остальную часть пути быстрее пройду сама. Я выйду здесь. До свидания, Уилл.
Уилл в душе простонал. Как раз сейчас он собирался облечь свои мысли в убедительную речь о том, что им действительно нужно поговорить, и «нет» в качестве ответа его не устроит. Но она отстегнула ремень и вышла из машины так быстро, что он только и успел сказать:
— Я позвоню!
В этот момент дверца машины захлопнулась, и он вовсе не был уверен, что она услышала его.
Темнота опустилась внезапно, как будто бы кто-то набросил на землю черное покрывало. Бренвен проехала через Арлингтон, затем к Манассасу и дальше. Она вся дрожала, ее буквально трясло, и позади уже осталось много миль, прежде чем она успокоилась достаточно, чтобы понять, что эта дрожь была не только внешней, но и внутренней. Ей было зябко. Воздух в машине был очень холодным. Она включила обогреватель и тут же почувствовала себя лучше.
Бренвен была цельной натурой, и сама — пусть неосознанно — придавала этому огромное значение. Разрушение этой целостности было для нее равносильно катастрофе. Поэтому она не могла наслаждаться своим коротким, неожиданным счастьем с Уиллом. Точно так же, как земля вокруг была укрыта темнотой, Бренвен восстанавливала собственное покрывало внутреннего молчания. Ради Уилла она отбросила его, когда он попросил об этом, и это чуть было не привело к ужасным последствиям. Сейчас она снова пыталась окружить себя тишиной. Даже если бы эта тишина была могильным саваном, она все равно поступила бы точно так же, потому что это была самая сильная защита ее внутреннего «я».
Окруженная молчанием внутри и тишиной снаружи, она вела свой «мустанг», очень сильно превышая скорость. В ее уме билась единственная мысль: Джейсон позвонит, и я должна быть там. В том состоянии подавленного смятения, в котором она находилась, ее нежелание столкнуться с гневом Джейсона уже не являлось основной мотивацией ее поступков. Скорее это объяснялось тем, что Джейсон, представ однажды в качестве Освободителя, с тех пор стал олицетворять собой стабильность в жизни Бренвен. Джейсон=Стабильность, это уравнение в настоящее время было недействительным и иррациональным. Но так как она верила в это на подсознательном уровне, оно действовало как аксиома.
Остановившись у светофора в Манассасе, Бренвен на какое-то время вынырнула из охватившего ее состояния онемения, чтобы заметить, насколько стемнело за окном. Зажегся зеленый свет, и она снова рванулась вперед. Света от приборного щитка было недостаточно, чтобы разглядеть, который час, а на той скорости, на которой двигалась машина, она не могла себе позволить отвлечься, чтобы включить верхний свет в салоне. Ее внутреннее чувство времени обычно действовало безукоризненно, но сейчас оно ее просто покинуло. Она даже не представляла себе, который сейчас мог бы быть час.
