– Сейчас, потерпи, – придерживаю маленькие плечи.
– Была бы Адела – она бы меня вылечила, – сипло шепчет Вера, когда я опускаю ее на диван.
– Подруга?
– Волшебница… – проваливаясь в сон, говорит булавка.
Укрываю ее пледом, что нашелся в шкафу возле окна. Там же ищу лекарства, одежду, все, что может сейчас помочь.
Но в жестяной коробочке на верхней полке лежит только градусник, несколько пластин активированного угля и мешочки трав. Ну, хоть один бы аспирин завалялся, но нет, ничего нет. Наверное, дед никогда не болел, или волшебница Адела всех сама лечила в деревне. Улыбаюсь мыслям, ведь в таких местах, и правда, начинаешь верить в чудеса исцеления. Быстро просматриваю другие полки.
Удивительно, но нахожу для себя одежду. В другое время, наверное, побрезговал бы после старика надевать, но сейчас мне нужно мою девочку согреть, а для этого самому бы не свалиться с болезнью, потому нужно трудотерапией выгнать гадость. Шмотки чистые, пахнут немного глиной и сухой осенью, но выглядят будто новые, будто их никто не надевал. Рубашки, свитера, брюки, все в пору, слегка коротковаты, но я не привередлив. В нижнем ящике нашел с десяток запечатанных пар носков и несколько семеек в упаковке. Спасибо, дедушка!
Пока Вероника спит, я быстро исследую дом. Можно сказать мельком, потому что нужно добыть тепло и попросить у жителей жаропонижающее. Готов любые деньги отдать за помощь.
Кухня небольшая, но с рабочим столом возле окна, где развернулся шикарный вид на долину и лес. И что-то мерцает синевой вдали: озеро или речка.
В кране воды нет, печка с газовым баллоном, ванную или туалет я в доме тоже не нахожу. Да, после комфорта в городе здесь все кажется невероятно допотопным, но все равно – лишь бы быть рядом с моей Вероникой.
Замираю на пороге еще одной комнаты. Довольно широкая кровать под стеной, письменный стол в углу, с левой стороны комод и фортепиано. Вся мебель добротная, дубовая, с ручной резкой по канту. На гвоздике над изголовьем кровати висит акустическая гитара. Гитара. Мне не снится? Тянусь к струнам, что ослаблены в колках, и по коже мчится приятное ощущение детской радости.
Я нашел ее среди тысяч лиц. Именно ее – Веронику. Нас сталкивала Вселенная, вела друг к другу, но я был слеп, глух и слаб… Наверное, в двадцать два я бы не смог ей дать то, что смогу сейчас. Только одно мучает: что эти пять лет проложили между нами пропасть, заморозили-остудили ранимую душу, и теперь неизвестно, сможет ли Вера в будущем сказать мне «люблю». После всего, что случилось, не каждый доверится, не каждый вообще сможет начать с нуля. Но она очень сильная, я буду верить до конца.
Рассматриваю постеры, что плотно заклеивают обои: Metallika, Iron Maiden, Ozzy, Doro и другие рокеры и металлисты. С противоположной стороны высокий шкаф, а внутри одежда, что сохранила запах женского тела.
Убегаю из комнаты, потому что сейчас совсем не время думать о сексе, а я чувствую, что даже слабость не мешает мне безумно хотеть женщину и испытывать тяжесть в паху.
Застываю возле Веры, проверяю ее лоб. Она мечется и стонет, неосознанно отталкивает мою руку. Смачиваю салфетку водой из бутылки, сам напиваюсь, девушке смачиваю пересохшие губы, а затем укладываю на лоб влажный рулик.
– Завтра будешь, как огурчик, поверь мне, – целую малышку и плотнее укутываю в плед.
– Не трогай меня… – вдруг говорит Вера в бреду. Так надрывно, что у меня сердце трещит по швам. – Нет-нет… пожалуйста. Отпусти...
Меня обдает холодом, а затем подбрасывает вверх и окунает в кипяток мыслей.
Чтобы не сорваться и не заорать иду к камину: нужно занять руки, и воображение не будет мучить. Но легко сказать, чем сделать.
Камин подготовлен, дрова сложены стопочкой внутри, рядом еще связка, спички и листы бумаги. Будто дед знал, что Вера вернется домой в холодину, и ей нужно будет согреться.
И я падаю на колени возле вспыхнувшего огня и рычу в кулак.
Глава 55. Звезда
Снег не прекращается. Летит-летит-летит… Но безумный холод, что вживился под кожу, вдруг отступает, будто тело отделилось от души и парит над землей, которую до самого горизонта ласково укрыл пушистый ковер.
Впереди бежит девочка. Кудрявая, золотистоволосая. Звонкоголосая. Я вижу ее крошечную спинку, распахнутые, будто крылья, руки, розовое пальтишко и старенькие потертые сапожки из замши.
– Мама, смотли, как класиво-о-о! – радуется ребенок.
– Стой! Нужно переобуться, егоза! Ноги промочишь! – глубокий голос, вклиниваясь в звонкий веселый смех, заставляет отвлечься от малышки.
Игорь стоит за спиной в темном строгом пальто, на шее уложен алый шарф. Он стал крупнее, старше, мужественный подбородок выбрит и на правой щеке белеет небольшая черточка шрама. Небольшая, но довольно глубокая. Заметная.
Мужчина подмигивает мне, подобравшись совсем близко, наклоняется к губам, целует, смело толкнув язык внутрь, а затем шепчет:
– Наше солнышко обожает первый снег, ты же знаешь. Я не удержал ее в доме. Сейчас поймаю, ты только не волнуйся, булавка, – от его губ пахнет малиной и сметаной.
Я тянусь его обнять, а он исчезает, растворяется в снежной кутерьме, выскальзывает из рук, как дымка или иллюзия, а вместе с ним и маленькая девочка.
Бегу следом, ныряю в бурю и колючий холод. Зову их, своих любимых, но впереди и вокруг только молочная мерцающая тишь. И снег. И лед. И неистовый ветер.
Иглы пронзают грудь, и я с кашлем выныриваю из сна.
На губах застывает крик:
– Игорь… – а получается только булькающий сип. Грудь горит, будто под ребра наложили камней, а голова, кажется, сломает шею своей тяжестью.
Сильные руки нажимают на плечи, заставляя лечь и откинуться на влажную подушку. Кто-то укрывает, кутает, вытирает лоб прохладной тканью. Долго не могу сфокусировать взгляд и, когда получается, вижу перед собой молодого парня с задорно торчащей темно-каштановой челкой.
– Слава Богу, ты пришла в себя, – говорит он голосом Вульфа. Я моргаю и всматриваюсь, отчего глаза наливаются болезненными слезами.
– Игорь? – шепчу и пытаюсь привстать, но меня снова толкают назад.
– Лежать, девчонка-Рэмбо. Не узнала меня без грима? То есть, без бороды… – он смеется, отчего маленькая ямочка вспыхивает на правой щеке, и, наклонившись, целует взмокший висок. Вдыхает глубоко и шепчет: – Как же я волновался.
– Ты такой юный, – ослаблено отвечаю и прикрываю глаза.
– Кто бы говорил, старушка, что приписала себе два лишних годочка в документах, – в его голосе все еще звенит беспокойство.
– Я надеялась, что меня так будут меньше искать.
– А полиция для чего? Не могла заявление написать?
Я приоткрываю пудовые веки и не могу ответить. Тяжко очень вспоминать и думать, как было бы лучше, грудь давит и рвет кашлем.
– Да, против Егорова не попрешь, – яростно отжимая ткань в миске, Игорь прикладывает мне на лоб новую примочку и шепчет: – Выздоравливай, моя звездочка. Сейчас будем есть.
«Моя звездочка…» – вторит в голове голос деда, а я запинаюсь словами, задыхаюсь слезами и отворачиваюсь.
– Дело не в Марьяне. Я просто не хотела, – говорю в спинку дивана, что пахнет знакомым домом. – Это унизительно...
Тяжелый вздох Игоря улетает в сторону. Он молчит. Ждет. Но я не буду развивать эту тему, мне неприятно до горькоты на языке. Пусть считает, что эта тема «табу», потому что я никогда не стану откровенничать о прошлом. Я не могу. Никогда не смогу.
В камине уютно потрескивают дрова, на плите в кухне что-то шкварчит и жарится, на подоконнике закипает электрический чайник.
– Кстати, соседи помогли свет включить, – рассказывает Игорь, по-хозяйски перемещаясь по гостиной, идет в кухню. Я вижу через проход, как он отставляет сковородку на подставку из пробки, заливает кипятком наши с дедом любимые чашки. – Мировые тут люди, – говорит Вульф немного громче. – Понимаю, почему ты такая, – он оглядывается через плечо, пронзает взглядом расстояние и почти гладит теплыми глазами, отчего по телу рассыпается приятная дрожь, и добавляет: – Сильная и добрая. К сожалению, аспирин я не нашел, температуру тебе сбить нечем. Они что тут не болеют?
