Она всю жизнь была непоколебимой, сколько я ее знаю. Ничто не могло ее остановить или заставить отказаться от того, чем она хотела заниматься. До этого самого момента она сама водила свою машину, ходила по магазинам и даже выходила поужинать с друзьями. Я могу только надеяться быть такой же в ее возрасте. Теперь же, когда я захожу в комнату, она тихонько спит на больничной койке, а к разным частям ее тела присоединены провода и трубки. Бледная, волосы в полном беспорядке — это не та женщина, которую я знаю. Сердце разрывается от одного взгляда на нее, я хватаюсь за грудь, будто это поможет удержать все кусочки вместе.
— Бабуля, — тихонько говорю я, придвигаясь к ее кровати.
— Мам, — Энни делает то же самое.
Бабушка медленно открывает глаза и робко улыбается, от чего появляются ямочки на ее мягких щеках:
— Мои девочки, — голос звучит слабо, — я думала сегодня настанет тот самый день.
— Мы не позволим, чтобы с тобой что-то случилось, — говорю я, беря ее вялую руку в свою и проводя большим пальцем по морщинистой коже на костяшках пальцев.
— Где Чарли? — спрашивает она, озабоченно наморщив лоб.
— Кто такой Чарли? — спрашивает Энни у бабушки.
— О, вы же знаете Чарли, девочки, — она смеется так, будто бы не знать этого мужчину просто нелепо.
Дедушку звали Макс, так что я не думаю, что она могла перепутать имена.
— Мы не знаем никакого Чарли, — уточняю я.
— О, вы точно знаете, глупышка. Конечно, вы знаете Чарли Крейна.
Я переглядываюсь с мамой и Энни, каждая из нас растеряна в равной степени. Доктор Бек все это время стоит позади, терпеливо ожидая возможности проверить бабушку.
— Это то, о чем я говорил. Она немного не в себе, — начинает он, — она рассказывала некоторые истории о своем прошлом, и я не уверен, что она понимает, какой сейчас год.
— У вас у всех такие красивые волосы, — говорит бабушка, с трудом поднимая руку, чтобы накрутить один из моих локонов себе на палец, — такие… прекрасные.
Я не понимаю, почему она так с нами разговаривает.
— Спасибо, бабуля, — я снова беру ее руку в свои, — с тобой все будет хорошо.
— Я знаю. Но не с вами тремя, если вы скорее не уйдете отсюда. Я не хочу, чтобы нацисты нашли вас в медчасти.
Это слово наполняет мою грудь ужасом. Мы знаем совсем немного о бабушкиной истории, в основном лишь то, что она пережила Холокост. На этом все и заканчивается. Она не хотела, чтобы мы знали детали и прочувствовали на себе те ужасы, так что мы пообещали никогда не говорить об этом.
— Эмма, — шепчет бабушка, притягивая меня ближе к своему лицу, — найди мою книгу. Сможешь, дорогая?
— Книгу? Бабуля, я не понимаю, о какой книге ты говоришь.
— Моя особенная книга, — ее голос звучит громче, — Пожалуйста.
Она явно взволнована моим замешательством, но я никогда не видела ни одной незнакомой книги в ее доме. Единственные книги, которые я видела — детективные триллеры, которые она обычно читала. Не думаю, что она имеет в виду один из них.
— Пожалуйста, найди ее и принеси мне.
Доктор Бек кладет руку мне на плечо, и как только я оглядываюсь, он кивает в сторону выхода, предлагая последовать за ним в коридор.
— Бабуля, я сейчас вернусь.
Мама и Энни кажется не замечают ни этого, ни того, что я следом за доктором выхожу из комнаты. Но, возможно, мне будет проще воспринять информацию, не поддаваясь воздействию их эмоций. Зайдя за угол, мы останавливаемся, брови доктора Бека приподнимаются:
— Я бы хотел сделать операцию сейчас же. Чем быстрее это произойдет, тем в большей безопасности она будет.
Тяжело вдыхаю и медленно выдыхаю через сжатые губы. Мне все еще сложно воспринимать все это.
— Я понимаю. Сделаю все, что смогу, чтобы убедить маму и тетю в том, что сейчас ей нужно именно это. Не думаю, что сейчас кто-то из них ясно мыслит.
— Это понятно, — отвечает доктор, — Мне очень жаль, что вы через это проходите.
Доброта и искренность, написанные на его лице, забирают у меня последние силы, которые я пыталась сохранить ради мамы и Энни. Слёзы неудержимо текут из моих глаз, я накрываю рот рукой и плотно зажмуриваю глаза, мечтая, чтобы этого сейчас не происходило.
— Извините меня, — выдыхаю я.
Доктор Бек обнимает меня за плечи и ведет по коридору, останавливаясь перед туалетной дверью:
— Я прослежу, чтобы о ней хорошо позаботились, ладно? — Он опускает голову, чтобы привлечь мое внимание. — Я обещаю.
— Спасибо, — отвечаю шепотом, — вы так добры, я очень ценю это.
У большинства врачей, которых я встречала, не было такого чуткого понимания того, через что проходят семьи в таких ситуациях.
— Эмма!
Как только я наконец оправляюсь от одного удара, второй прилетает следом, словно в то же самое место. Все мое нутро как будто бы превращается в одну сплошную боль.
— Эмма, вот ты где.
Я бросаю взгляд в другой конец коридора на звук его голоса, жалея, что мне это не померещилось, и подавляю стон. Майк бежит в мою сторону с выражением фальшивого беспокойства на лице. Он в очередной раз разыгрывает представление?
Доктор Бек убирает руку с моего плеча и складывает губы в жесткой улыбке:
— Что ж, дам вам поговорить наедине. Скоро вернусь осмотреть вашу бабушку.
— Спасибо, — искренне отвечаю я, когда он уходит в другом направлении.
Майк тяжело дышит, когда насильно сжимает меня в своих объятиях:
— Как бабушка? — спрашивает он, кладя руку мне на затылок.
Этот жест ощущается неловким и неестественным.
— Нет, — я прерываю, — не делай так.
— Как?
— Не притворяйся, что тебе вдруг стало не все равно.
Он знает, что сейчас у меня нет сил, и это лишь его игра.
Изображая сцену, он кладет руку на мою щеку, здесь, в коридоре реанимации:
— Я люблю тебя. Что еще мне нужно сказать? Я только хочу показать тебе, что я здесь. Я хочу быть здесь, рядом с тобой.
А я хочу побыть в одиночестве.
***
После почти бессонной ночи, наполненной волнением и надеждой, рано утром я встаю, чтобы обыскать каждый уголок в бабушкином доме, пытаясь найти «ту самую» книгу. Мама и Энни советовали не тратить на это слишком много времени, потому что, скорее всего, бабуля что-то путает, как и говорил доктор. Но я довольно долго не могла уснуть прошлой ночью, прокручивая в голове бабушкины слова. Наверное, они правы — я не вижу ни одной необычной книги.
Возвращаю все вещи в комнате на свои места и после этого выхожу в коридор. Кладу руку на дверную ручку ее спальни, еще одна слеза бежит из моих глаз, когда я думаю о том дне, когда нам придется вывезти все ее вещи. Не могу смириться с мыслью о потере бабушки.
В момент, когда я уже начинаю закрывать за собой дверь, мой взгляд падает на маленький деревянный ящик под кроватью. Я видела его там уже много лет, но я никогда не обращала на него особого внимания.
Снова открываю дверь, опускаюсь на колени и немного проползаю вперед, чтобы дотянуться до ящика. Он тяжелый и переполненный, но я вытаскиваю его и обнаруживаю, что это не просто старая коробка. Замысловатая резьба вдоль медных петель и затворок. Дерево потрепанное и мягкое, как будто к нему прикасались тысячу раз до этого, но у меня такое чувство, что он пролежал здесь, запечатанным, долгие годы.
Испытывая чувство вины за то, что сую нос в чужие дела, я напоминаю себе, что бабушка просила найти книгу, и как бы туманно не звучала ее просьба, я хочу выполнить ее. Я провожу кончиками пальцев по старой крышке, прежде чем расстегнуть застежки, и затем открываю ее, прислушиваясь к стонущему скрипу заржавевших петель.
Внутри лежат стопочки старых фотографий и мягкая потертая книга в кожаном переплете, перевязанном красной лентой. Сердце стучит сильнее от одного лишь взгляда на нее. Что же бабуля могла скрывать от нас все эти годы? Как бы мне ни хотелось узнать, что это такое и что там внутри, я осторожно вытаскиваю книгу и прижимаю ее к груди, вдыхая запах старой пергаментной бумаги. Под книгой лежат еще несколько снимков бабушки лет двадцати с небольшим, стоящей перед Статуей Свободы со своей неизменной сияющей улыбкой на лице.
