Я не могла сосчитать, сколько раз теряла сознание от духоты. Я не представляла, как Элрой здесь выживает. На мгновение я прониклась к нему уважением, которого он заслуживал, и обдумала его требование. А потом я стала фантазировать о том, какими могут быть ощущения от прохладного южного бриза, и о восхитительной тяжести полного желудка, и о блаженной мягкости пуховой постели, и о будущем Хейдена, и моя привязанность к человеку, который когда-то любил мою мать, отошла на второй план.
— Я не могу сделать то, о чем ты меня просишь.
— Саэрис!
— Я не могу. Я просто не могу. Ты знаешь, что мы не можем продолжать в том же духе…
— Я знаю, что бороться за выживание здесь лучше, чем истекать кровью на гребаном песке! Ты этого хочешь? Умереть на улице на глазах у Хейдена? Чтобы твое тело, как тело твоей матери, сгнило в сточной канаве и его склевали вороны?
— ДА! Да, конечно, это то, чего я хочу! — Я ударила кулаком по столу, и перчатка подпрыгнула, а по стенам рассыпался каскад отблесков. — Да, я хочу умереть и разрушить жизнь Хейдена. Твою жизнь. Я хочу, чтобы из моей смерти устроили представление. Я хочу, чтобы все в округе знали меня как ученицу стеклодува, которая была настолько глупа, что украла у стража Мадры и была казнена за это. Именно этого я и хочу!
Я никогда раньше не разговаривала так с Элроем. Никогда. Но он переживал потерю за потерей от рук городских стражей. Людей, которых он любил, вытаскивали из постели и казнили без суда и следствия. Его родной брат умер незадолго до моего рождения, умер от голода в особенно тяжелый год, потому что Мадра не переправляла продовольствие из Обители в другие районы города. Богатейшие подданные королевы продолжали устраивать пышные вечеринки, угощались экзотическими блюдами, привезенными с пастбищ далеко за пределами Хэланда, пили дорогие редкие вина и виски, а жители Зилварена в это время умирали на улицах от голода. Элрой был свидетелем всего этого. Даже сейчас он сам едва выживал от недели к неделе. Если стражи не стучали в его дверь, проверяя, не изготавливает ли он оружие, то они выбивали ее, охотясь за мифическими магами, которых даже не существовало. А он позволял всему этому происходить. Просто сидел и ничего не делал.
Он сдался. И ни одна часть меня не могла с этим смириться.
Густые брови Элроя, подернутые сединой, нахмурились, глаза потемнели. Он уже собирался разразиться очередной тирадой о том, что нужно держаться подальше от стражей, не привлекать к себе внимания, что обмануть смерть здесь — это ежедневное чудо, за которое он благодарит создателей каждую ночь, прежде чем отрубиться на своей дерьмовой кровати. Но он видел, что внутри меня кипит огонь, готовый вот-вот вырваться из-под контроля, и в кои-то веки это заставило его промолчать.
— Ты знаешь, я боролся. Правда, я боролся так же, как ты хочешь бороться сейчас. Я отдал все, что у меня было, пожертвовал всем, что мне было дорого, но этот город — зверь, который питается страданиями, болью и смертью, и он никогда не насытится. Мы можем бросать жертвы ему в глотку, пока никого из нас не останется, и мы ничего не изменим, Саэрис. Люди будут страдать. Люди будут умирать. Мадра правит этим городом уже тысячу лет. Она будет жить так, как жила всегда, а зверь будет продолжать питаться и требовать большего. Этот цикл будет продолжаться вечно, пока песок не поглотит это проклятое место и от нас не останется ничего, кроме призраков и пыли. И что тогда?
— И тогда останутся люди, которые боролись за что-то лучшее, и люди, которые сдались и смирились, — выплюнула я. Схватив перчатку, я бросилась вон из мастерской, но в Элрое еще оставалось что-то от его прошлого. Он поймал меня за руку и удержал на достаточное время, чтобы заглянуть в глаза.
Он умоляюще произнес.
— Что, если они выследят тебя и поймут, на что ты способна? То, как ты можешь воздействовать на металл…
— Это просто трюк, Элрой. Не более того. Это ничего не значит. — Я понимала, что лгу. Это действительно что-то значило. Иногда вокруг меня тряслись предметы, сделанные из железа, олова или золота. Однажды мне удалось сдвинуть один из кинжалов Элроя, не прикасаясь к нему, и он начал вращаться на обеденном столе моей матери, балансируя на своей крестовине. Но что с того? Я встретила его полный отчаяния взгляд. — Если они меня выследят, то убьют по множеству других причин, а не по этой.
Он хмыкнул.
— Я прошу не за тебя. И даже не за себя. Я прошу за Хейдена. Он еще не такой, как мы. Парень все еще смеется. Я лишь хочу, чтобы он сохранил эту невинность подольше. Что с ним станет, если увидит, как вешают его сестру?
Я вырвала руку, моя челюсть сжималась, тысяча холодных, грубых оскорблений лезли одно на другое, соревнуясь, какое первым сорвется с моих губ. Но к тому времени, как я заговорила, гнев улетучился.
— Ему двадцать лет, Эл. Рано или поздно ему придется столкнуться с реальностью. И я делаю это ради него. Все, что я делаю, я делаю для него.
Элрой больше не пытался остановить меня.
В чем-то мы с Хейденом были похожи. Например, ростом. Мы оба были высокими, долговязыми существами. У нас было одинаковое чувство юмора, и мы были чемпионами по затаиванию обид. Мы оба обожали кисловато-соленый вкус маринованных пескарей, которых время от времени привозили с побережья торговцы на лодках. Но кроме общих черт характера и того факта, что мы возвышались над большинством людей в переполненном помещении, в нас не было ничего похожего. Я была темноволосой, а он был светлым. Его волосы были вьющимися до состояния хаоса, и их было очень много. Его глаза были насыщенного, почти янтарного цвета и несли в себе ту мягкость, которой не было в моих голубых глазах. Ямочка на подбородке досталась ему от нашего покойного отца, а гордый прямой нос — от нашей покойной матери. Она называла его своим летним ребенком. Она никогда не видела снега, но именно им я была для нее — ледяной бурей. Отстраненной. Холодной. Резкой.
Поиски Хейдена не заняли много времени. Неприятности преследовали его по пятам, а я была экспертом в их поиске, так что не было ничего удивительного в том, что я чуть не споткнулась о него, распростертого на песке перед «Домом Калы» и истекающего кровью. «Дом Калы» был одним из немногих мест в округе, где еду и питье обменивали на товары, а не на деньги. Авантюрист с пустыми карманами и животом мог даже сыграть на деньги с кем-нибудь из сомнительных типов таверны, если был достаточно смел или глуп. А поскольку у нас никогда не было ни денег, ни товаров на обмен, а Хейден был возмутительно искусным карточным шулером, уступая в Зилварене, пожалуй, только мне, то было вполне логично, что он оказался здесь, пытаясь выиграть у кого-нибудь кувшин пива.
Обжигающе горячие порывы ветра с песком обдували Хейдена, песчинки собирались в маленькие лужицы на сбившейся ткани его рубашки, на которой все еще оставались отпечатки рук того, кто схватил и вышвырнул его задницу из «Дома Калы». Мимо проходила развязная компания гуляк, натянувшая на лица шарфы от Близнецов и песка, и они перешагнули через него, не удостоив даже взглядом. Молодой человек с разбитой губой и наливающимся синяком под глазом, лежащий в сточной канаве, не был чем-то необычным в этой части города.
Я стояла у ног брата, скрестив руки на груди, и старалась держать сумку с перчаткой, прижатой к боку. Карманники и рвачи не были здесь редкостью. Банда голодных уличных крыс не задумываясь совершит кражу, если будет уверена, что награда того стоит. Я пнула пыльный ботинок Хейдена.
— Опять Кэррион?
Он приоткрыл веко и застонал, увидев меня.
— Опять! Можно подумать… у этого ублюдка есть дела поважнее, чем выбивать из меня дерьмо. — Судя по тому, как он осторожно держался за ребра, несколько из них могли быть сломаны.
Я ткнула его носком ботинка, на этот раз значительно сильнее.
