— Отсюда я собираюсь заехать на кладбище к родителям, — голос Егора прозвучал очень тихо. — Я не езжу к ним в день смерти. Всегда на свой день рождения. Они дали мне жизнь и этот день не омрачённый. Я бы хотел, чтобы ты поехала со мной. Можем заехать и к твоей маме.
Аня накрыла его руки своими пальцами и кивнула. Они помолчали, наблюдая за возникшей над землёй золотистой макушкой. Аня с силой несколько раз сглотнула и прижалась к Егору сильнее.
— Ты дал мне время побыть без тебя. Я привыкла, что любое хорошее ко мне отношение строится на жалении. Не той жалкости, когда делают одолжение или снисходят до тебя. А на жалости по-доброму. Марь-Михална меня любит, я уверена, но она прикипела ко мне именно из жалости ещё после похорон мамы. Васька — мой лучший друг. Он никогда не показывал этой жалости ко мне, но она была из-за моего отца, и она есть из-за тебя, злость пополам с жалостью и сожалением. Она не главное чувство ко мне, но создаёт основание. А ты… Ты меня так жалостливо не жалеешь. И тем самым даёшь почувствовать нас равными что ли. Даже десять лет назад ты не просто пожалел меня, соплюху. Ты разъярился на мачеху и заодно на меня, что разрешила такое. Ты не просто дал ей отпор и погладил меня по голове. Ты меня поддержал, впервые позволив поверить в себя. — Аня полуобернулась и посмотрела в отражающие утренний свет глаза Егора. — Я хочу быть с тобой.
— Аня, это ещё одна причина, чтобы ты подумала и всё взвесила.
— Ты думаешь, я продолжаю цепляться за идеальный образ своего защитника из детства? Я тебя сейчас разочарую, — она очень естественно запрокинула голову на его плечо, — но ты не был идеальным. Ты был живым и настоящим. И остаёшься таким. Ты меня ругаешь, споришь. Командуешь мной и проявляешь заботу. Требуешь и не жалеешь, потому что ты такой есть. Без оглядки, что я могу обидеться, если на меня прикрикнуть, или рассыпаться, если зажать меня у стенки.
Егор перепутал их пальцы.
— Я привык брать то, что есть сейчас, потому что завтра всё может измениться или исчезнуть. С тобой я хочу это самое завтра и хочу научиться не хватать всё сразу сейчас. Я могу биться за других, но после некоторых событий и травмы ноги как-то перестал думать о будущем для себя. А с тобой… Я хочу побороться за нас сегодня и завтра.
— Расскажешь о тех событиях? — Аня переключила внимание на их играющие и сплетающие сложный узор руки.
— До армии я полтора года встречался с девушкой. Слёзные бурные проводы. А спустя пару месяцев от неё пришло письмо. Бумажное, в конверте. Написала… — он прочистил горло, — что мы оба свободны. Она не верила в нас. Хотя не то, что в нас. У неё никто ещё не появился на тот момент, даже на горизонте не маячил. Она просто взяла самоотвод. Ждать — это не её. Одно я оценил — это было честно. Она не наставила мне рога за глаза, а потом вдруг решила раскаяться. А так, заранее, сразу, на будущее. Только за год, видимо, никто не подвернулся — я не выяснял. Или не устроил её. И она решила, что вот он я, вернулся. Давай попробуем снова. Не вариант. Совсем. Когда то письмо получил, палец повредил, так в стену бил, выход искал. Как отрезало с тех пор. Ни к кому больше не привязывался. И вдруг ты.
Егор мягко обхватил Аню за плечи и посадил прямо. Чем-то пошуршал за её спиной. Перед глазами Ани блеснула тонкая нить, и на её шее оказалась серебряная цепочка с кулоном. Она бережно дотронулась до него двумя пальцами и приподняла, чтобы разглядеть. Сердце, пробитое пулей. Кулон можно было рассмотреть лишь вблизи, издалека же он производил впечатление плотного узелка на звеньях цепочки.
Аня закусила нижнюю губу и развернулась к Егору, сверкая глазами и растеряв способность произносить связные слова. Он сам придвинулся к ней.
— С днём рождения, моя меткая пуля!
35. Всё так
Они вернулись к дому Марь-Михалны.
— Не заждались тебя там? — уточнил Егор, указывая на ворота.
— Нет, — Аня в тысячный раз прикоснулась к кулону. — Меня в этот день не допускают что-то делать и просят погулять, пока готовятся. Пойдём?
— Пойдём, — Егор заглушил двигатель и отстегнул ремень безопасности.
Они вошли во двор, и Аня окунулась в знакомую, но каждый раз щемящую до спёртого дыхания атмосферу искренней радости. Дядя Коля встречал её обязательной лилией, Димка уже третий год собирал необъятный букет полевого разнотравья, Аленькую не было видно из-за облака воздушных шаров.
— Аня, их двадцать! Держи и смотри не улети!
Марь-Михална подпирала дверь в дом и ждала своей очереди прижать эту повзрослевшую на её глазах девушку к своей тёплой груди.
Егор посторонился, услышав позади скрип открывающейся калитки, и оглянулся. Встретился с прямым серьёзным взглядом рослого парня и сразу понял, что это тот самый её Васька. Несколько секунд длилось их оценивание друг друга. Васька первым отвёл глаза и направился к широко улыбающейся ему имениннице. Обнял Аню, оторвал от земли и покружил. Она обхватила его плечо свободной рукой и слушала, что он ей говорил. Егор засунул руки поглубже в карманы и заставил себя оставаться на месте.
— С днём рождения, мелкая! — Васька склонился к Ане и поднял её.
— Спасибо, мой большой друг! — рассмеялась она.
— Значит, Егор? Серьёзно? — Васька понизил голос, чтобы слышала только Аня, и поставил её на землю.
— Ты же нас видел в машине, когда он меня привёз, — она в недоумении уставилась на него.
— Я видел только силуэт мужчины, да и не рассматривал его особо, — Васька протянул ей праздничный конверт. — Маленький вклад на твоё желание обосноваться в городе. И мечтай, потому что твои мечты и правда сбываются, — он выразительно кивнул в сторону Егора.
Она поблагодарила за подарок и выглянула из-за Васьки. Подозвала Егора глазами, взяла его за руку и обратилась ко всем остальным.
— Это Егор, мой, — быстро взглянула на него, — парень. И он тоже сегодня именинник.
Раздались дружные поздравления. Васька с Егором пожали друг другу руки, очень кратко и очень крепко. Марь-Михална пригласила всех к столу.
Егор наблюдал за Аней. Она разрумянилась, вся её обычная собранность сгладилась. Эти люди были её семьёй, в которую она, безусловно и открыто, впустила его самого.
Марь-Михална встала.
— Анечка, с днём рождения! — прижала руку к груди, замолчала, делая глубокий вдох и выдох и прикрыв глаза.
— Маша, — муж похлопал её по спине.
Егор положил ладонь Ане на колено под столом. Не сжал, не погладил, просто положил сверху и услышал её прерывистый выдох.
Женщина взяла себя в руки.
— Двадцать лет — и вся жизнь впереди. Пусть она будет у тебя счастливой. А ты, — женщина перевела взгляд на Егора, — береги её. Не знаю, как вы сладите между собой, два льва, но свою гриву потреплете и другим хвосты накрутите точно.
Все засмеялись и подняли кружки.
Егор всё-таки стиснул коленку Ани и прошептал:
— Точно Ица, — и растянул, намеренно разбив на собственные слоги следующее слово, — льв-ица.
В город они прибыли ближе к вечеру. Аня попросила Егора заехать в общежитие и подождать её в машине. Она освежилась, переоделась в платье-рубашку, надела открытые сандалии и воспользовалась тушью и блеском. Освободила рюкзачок от лишнего, расправила упаковку на подарке для Егора и выбежала к нему. Он вышел из машины и открыл для неё дверцу. Перехватил за талию и поцеловал в уголок рта.
— Ты вся искришься. — Его глаза отзеркалили в неё серебристые искры. — Лёгкая и гибкая.
Аня сверкнула ярко-голубым и, сдерживая довольную улыбку, поинтересовалась:
— И никакой ицы?
Егор ухмыльнулся и провёл губами к её уху.
— Лётчица. Устроит?
Она поёжилась и всё-таки расплылась в улыбке.
— Я снова хочу утащить тебя в свою пещеру. — Он прикусил кожу сразу под ухом.
