— А куда ты едешь?
Разговор выходил странный, буднично-спокойный. С одной стороны, Мила и Вадим говорили так, будто давно общаются и не расставались с того дня в Павловске. С другой, связь почему-то слабела, как дыхание умирающего.
— Разве я не сказал? Через Москву еду во Владимир, прямого скоростного нет, а на обычном дольше.
— Тебе надо скорее? Что-то срочное?
Она никак не отреагировала на его последние слова. Все тот же спокойный тон, тихий голос, больше не плачет. Очевидно, что других слов ждала! А он не смог сказать. Была бы рядом — обнял…
— Да, очень срочное, жизненно необходимое.
— Понятно… Так, значит, ты во Владимир по делам.
Вадим глубоко вздохнул. Ну пошлет — значит, заслужил…
— Нет, я к тебе, Мила, ты сможешь меня встретить? Или скажи, куда потом во Владимире, я адреса не знаю, по номеру телефона мне сказать не хотели… Я пытался узнать в Евросети на вокзале, и вдруг ты звонишь сама. Как будто услышала.
Ему стало тяжело говорить, вдруг навалилась усталость за все то пустое безнадежное время, что он был без Милы, думал за нее, строил длинные логические цепочки из несуществующих фактов, а на самом деле… Потеряла телефон… стеснялась спросить его номер…
Лиманскому повезло, что народа в вагоне было мало: из четырех кресел в отсеке он занимал одно — другие оставались свободными. Невозможно сейчас видеть чужие лица.
— Ко мне? Вадим… Ты ко мне поехал? У тебя концерт в филармонии. О нем раньше не было ничего в группе, а сегодня появилось…
— Да я не планировал, это спонтанно вышло в мои свободные дни… Постой, откуда ты знаешь? В какой группе?
— Где про тебя пишут. Там много всего: фотографии, видео с концертов, твои интервью и записи. Извини, я… нет ты не думай… не то чтобы я за тобой следила… Господи! Я просто… хотела тебя видеть и слышать. Как ты играешь…
Это был шок. Вадим в эти месяцы думал о чем угодно, но только не о том, что Мила слушает его записи и смотрит интервью. А он столько времени… Ну совершенный идиот!
— Ты слушала, как я играю?
— Да! Каждый день. Мне казалось, что ты… Я понимаю, это глупость, но мне казалось…
— Что? Скажи…
— Что ты зовешь меня.
— Я звал, Мила, звал. Мне было плохо без тебя, я скучал, как брошенный пес.
— Бедный! А я боялась, что мы никогда больше не увидимся.
— Увидимся! Сегодня.
— Скажи когда… Я не запомнила поезд. На вокзал приеду! — Теперь она то ли смеялась, то ли рыдала, не понятно было. — Сегодня увижу тебя! Не могу поверить, что правда… вдруг опять потеряемся.
Он слушал ее, прикрыв глаза, вспоминая, какая она, Мила, как смеется, как задумывается, ее милый жест, когда волнуется и проводит пальцами по щеке. И то, как волосы падают на лицо… Ее волосы, ах, какие они, когда… Что она говорит? И опять плачет. Зачем слезы теперь, когда всё хорошо?
— Ну что ты, Мила, куда я денусь? Думаешь, в Москве заблужусь? Не плачь, пожалуйста! Это все прошло, ты нашлась, и больше я тебя не отпущу. Не потеряю… — Невозможно было сказать всего по телефону, но и разъединиться страшно. — Я не знал, что делать, думал молчишь, потому что все, решила не встречаться больше, обиделась, что в тот день не остался с тобой. Но я не мог, Мила, никак не мог. Потом улетел за границу. Несуразно все вышло. Это я виноват, что нам обоим так плохо было, надо было сразу ехать искать тебя. Прости, я боялся, что прогонишь
Вадим осекся, он понял, что говорит слишком громко, и пассажиры из тех, что сидят поближе, уже прислушиваются к разговору.
— Что ж ты плачешь? Не надо, я скоро приеду, — повторил он. И как оборвалось что-то внутри, отпустило. Вадим махнул рукой на условности, да пусть слушает кто хочет, что ему в том? Мила плачет, а он не может прямо сейчас обнять ее, утешить, тогда хоть сказать правду. Чтобы прямо сейчас узнала, а не через девять часов! И как их пережить без неё… — Приеду и обниму тебя, Милаша… Я не жил все это время. Если бы ты знала, как было плохо без тебя… Я тебя люблю, слышишь? Люблю тебя…
Поезд вошел в слепую зону и связь прервалась.
1 — “Все мое ношу с собой” — Цицерон
Глава 12
Лиманский попробовал перезвонить, но нет, только экстренные вызовы. Что за глупость! Но почему именно сейчас?! Он готов был разбить телефон. Нет, так нельзя… А объясняться в любви по телефону? Это нормально? Что он творит, все только портит! Не мог подождать, пока они с Милой встретятся.
А ждать еще долго, как это выдержать, чем занять мысли?
Девушка, которая сидела с другой стороны вагона ближе всех к Вадиму, начала его откровенно рассматривать. Она, конечно, все слышала и слово "люблю" тоже.
Лиманский демонстративно отвернулся к окну, пусть смотрят, слушают, делают, что хотят. Ничего сейчас не существует, кроме его стремления оказаться рядом с Милой. Надо было не поездом, а самолетом.
Наконец снова удалось дозвониться, было плохо слышно, шли помехи, терялся звук, но связь держалась и гудки вызова заставили сердце Лиманского сбиться с ритма. Он ждал нетерпеливо и со страхом. Почему боялся? Теперь-то чего? Еще несколько часов, и они будут вместе. Или именно поэтому и страшно?
Мила ответила не сразу, по голосу он не мог понять, что с ней. Он хотел ее слышать! Если бы можно было — всю дорогу, не прерываясь, но понимал, что так нельзя, надо взять себя в руки, дождаться встречи. И все равно хотел!
— Мила, связь рвется. Я сам звонить буду, а то мы сейчас тебе баланс в минус загоним и не сможем говорить.
— А тебе не загоним?
Будто по обоюдному согласию они не касались того важного, что он только что произнес.
— Мне — нет, я счет пополню через мобильный банк, хотя теперь и тебе могу, когда знаю номер. Поговори со мной еще, пожалуйста, все равно о чем, хоть о погоде.
— О погоде! — Она засмеялась, и Вадим с трудом подавил желание шептать ей нежные глупости о том, какой у нее чувственный смех. Или про губы, про руки, что он хотел бы их целовать,
— О погоде, — повторила она задумчиво. — У нас снег идет все сильнее и сильнее, совсем занесет скоро.
— Как же ты поедешь на вокзал? — Вадим встревожился, он так боялся, что в последний момент вмешается непредвиденный случай и все испортит, было уже так! Мила телефон потеряла, а сам Лиманский потерял ее… — Давай лучше сиди дома, скажи мне адрес, и я сам…
— Нет, я приеду, Вадик, приеду. — Она шептала и снова плакала и, наверно, хотела, чтобы он не заметил, но не получалось. — Хочу скорее… Я не надеялась, а только все слушала тебя, как ты играешь. И стала понимать и даже отвечала. Как будто ты говорил со мной. Ведь так понятно все. И мне становилось легче, как будто ты меня слышал. А потом мне приснилась кошка. Твоя Дейнерис. Она смотрела на меня и сердито мяукала. И сумку мою драла когтями. Я проснулась и вспомнила про ту салфетку, с телефоном, ты мне в кафе записал. И сразу позвонила… Как она там?
— Кто? — Вадим не понял, потому что был поражен силой страсти, которую пробуждал в нем тихий голос Милы. Не желание, а нечто другое — огромное, сияющее. Оно все расширялось, заполняя собой мир.
— Мать Драконов. Я скучаю по ней. — Мила снова засмеялась, замолчала и через призывное, чувственное молчание с глубокой нежностью добавила: — Но по тебе больше…
И стало трудно дышать, голос пресекся, волна желания накрыла с такой силой, что Вадим не сразу смог ответить.
— Люблю тебя, Милаша…
Он готов был повторять это снова и снова, и только намертво въевшееся представление о том, что главные слова нельзя произносить всуе, удерживало его.
Лиманский был смущен и растерян, что все так просто. Еще несколько часов назад, исполненный решимости, он собирался искать ее хоть за пределами Вселенной, и вот Мила уже говорит с ним, ждет, готовится встретить…
