Дождавшись завершения пары, я вышла в коридор, рассеянно глядя перед собой. Наверно, все же надо написать для начала. Хоть что-то сделать, лишь бы не молчать, потому что молчание угнетало больше всего. Вытащила телефон и только теперь увидела светящийся на экране конверт. А в следующее мгновенье меня окликнули.
— Романова, зайдите ко мне. У меня есть вопросы по вашей курсовой.
Я едва не застонала от досады. Ну как же невовремя! Почему именно сейчас ко всем остальным проблемам добавилась еще и эта? И где взять силы, чтобы вытерпеть еще и общение с Рогачевым?
— Олег Евгеньевич, но ведь вы сказали, что с моей работой все в порядке.
Доцент уже направлялся в сторону кафедры, видимо, абсолютно уверенный, что я иду следом, но, услышав мои слова, остановился и, обернувшись, уставился на меня с явным недоумением. Возражений он точно не ожидал.
— То, что я сказал, совершенно не предполагало отсутствие дальнейшей работы. Романова, вы меня разочаровываете. А ведь я подумал, что вы, наконец, решили проявить сознательность и порадовать меня достойным отношением к учебе.
Разве я могла объяснить ему, что об учебе сейчас думаю меньше всего на свете? Что и сердце, и мысли находятся совсем в другом месте, а он попросту отвлекает меня? Меня уже даже не волновали результаты экзаменов, потому что существовали проблемы куда более значимые.
— И совершенно напрасно! — нравоучительно сообщил мне Рогачев. — На одной любви вы далеко не уедете, милочка. Да и потом, Матвей Ольшанский — совершенно не тот человек, который способен увлечься двоечницей. На время, возможно, но не советую вам рассчитывать на что-то серьезное, если вы будете продолжать в том же роде.
Я открыла рот, чтобы отреагировать на его слова, да так и осталась стоять. Что означала его тирада? Неужели о своих мыслях и переживаниях я сказала вслух? Но если и так, разве это дает ему право делать подобные заявления? Откуда ему вообще может быть известно, кем и чем способен увлечься Матвей? Ведь он ничегошеньки не знает о нас!
— Я знаю гораздо больше, чем вы предполагаете, Романова, — тут же заверил Олег Евгеньевич, и мне стало по-настоящему страшно. Что все это означает? Он мысли мои читает? Ведь на этот раз я была абсолютно уверена, что не озвучивала их. Тогда откуда он может знать все, что пришло мне на ум?
— У вас очень красноречивое выражение лица, — преподаватель неожиданно усмехнулся. — Так что понять, что происходит сейчас в вашей хорошенькой головке совсем несложно. Тем более, что вы вовсе не изобрели велосипед. Влюбленной молодости свойственно забывать обо всем остальном. Но это, как правило, ни к чему хорошему не приводит. Поэтому, если вы действительно настроены серьезно, займитесь учебой. И, в первую очередь, своей курсовой.
— Я не понимаю… — это все звучало абсолютно нелепо. Я была уверена, что Матвею нет никакого дела до моих оценок. И до того, что будет написано в моей зачетной книжке, даже если я вылечу из института.
— Знаете, в чем была основная проблема Психеи? — Рогачев приподнял бровь, отчего-то загадочно улыбаясь.
Я поежилась. В который раз его поведение вызывало у меня массу вопросов и смущало донельзя.
— Нет…
— Вот вам еще одно доказательство плохой подготовки. Ответ на этот вопрос не должен вызывать у вас абсолютно никаких затруднений. Разумеется, если работу вы писали вдумчиво.
— Я не понимаю… — весь этот разговор лишил меня последних сил. Но Рогачев, если и заметил мое состояние, то не собирался обращать на него внимания.
— Поэтому я и говорю: нужно более тщательно заниматься учебой, — он помолчал. — Отправляйтесь домой, Романова, и перечитайте свою работу. Очень внимательно. Там все ответы, которые вам нужны.
Это было исключено, в курсовой и близко не содержались ответы на вопросы о том, как мне исправить ситуацию с Матвеем. Но не спорить же с Рогачевым!
— Прислушайтесь к моим словам, Ника, — его голос вдруг прозвучал мягко и вкрадчиво, и я снова в изумлении подняла глаза. Этот человек не переставал меня удивлять.
— Абсолютно все ответы, — медленно, проговаривая каждое слово, повторил он, а затем, развернувшись, двинулся вперед по коридору, оставляя меня в полнейшей растерянности.
Глава 38
И что же я должна была понять с помощью собственной курсовой? Сидела перед экраном ноутбука, задумчиво всматриваясь в строчки, перечитывая их раз за разом и пытаясь увидеть что-то такое, на что намекал Рогачев.
Получалось откровенно плохо. Я исправила несколько опечаток, изменила начало второй главы, но ответов не нашла. Ни на один из своих вопросов. Да и как это вообще было бы возможно? Миф даже с моей перепиской с Амуром не имел ничего общего, что уж говорить про отношения с Матвеем?
В очередной раз подумав про Амура, я вспомнила о пришедшем письме, увидев которое еще утром, не поспешила открыть, как прежде. Переживания захватили настолько, что не хотелось отвлекаться ни на что другое. Я боялась допустить какие-то посторонние мысли, словно это еще больше отдалило бы меня от Матвея.
Хотя, куда еще больше. От невозможности что-то изменить сердце ныло, а глаза щипало от непролитых слез. Но я сдерживалась изо всех сил. Знала, что если только допущу слабинку, позволю себе заплакать, то остановиться потом уже будет невозможно.
Я чуть сдвинула ноутбук и взяла телефон, но не открыла письмо сразу, долго смотрела на светящийся конвертик. Совсем недавно это значило для меня так много. Кажется, всю жизнь мою занимало. Я просыпалась — и первым делом читала новые сообщения от Амура, а потом в течение дня снова и снова переживала и примеряла каждое слово. И не представляла, что кто-то другой может заменить мне этого человека.
Выходит, сильная любовь все-таки бывает не одна? Ведь я любила Амура, и именно это чувство в свое время позволило мне выжить. Но оно совершенно не походило на то, что привнес в мою жизнь Матвей. Не имело таких красок и такой силы. А ведь я уверена была, что тот, с кем я переписываюсь, — лучший мужчина на земле. Теперь даже вспоминать смешно, что хотела потренироваться с Ольшанским, чтобы потом использовать полученный опыт для Амура.
Хотя нет, не смешно. Может, и было бы смешно в каких-то других обстоятельствах, но не теперь, когда я чувствовала тоску и опустошение, из-за собственной глупости оказавшись вдали от любимого человека.
Дорогая Психея. Мне очень трудно писать это письмо, но не сделать этого я не могу. Должен все рассказать и объяснить тебе. Ты подарила мне столько эмоций, столько счастья и тепла за эти годы, я слишком многим тебе обязан, что было бы нечестно поступить как-то иначе.
Совсем недавно я мечтал о том, как мы встретимся. Как наша затянувшаяся на долгое время переписка станет реальностью, и мы сумеем воплотить все то, что прежде существовало только на словах. Я очень хотел этого.
Но сейчас все изменилось. Я не предполагал, что такое возможно, что кто-то способен занять в моей жизни настолько важное место. Но… я встретил другую женщину, Психé, и она перевернула мой мир. Это больше, чем страсть, сильнее, чем просто влюбленность. Это ощущение того, что другой человек находится под кожей. Как кровь, движение которой дарует тебе жизнь. Он пророс в тебе, наполнил каждую клеточку, так что вне его ты больше себя не ощущаешь.
Прости меня. Я говорил, что мы увидимся. По-прежнему этого хочу, потому что дорожу всем, что было между нами. Но больше не могу тебе дать того, что обещал. Надеюсь, что ты сможешь меня понять. Скажу больше: я очень хочу, чтобы что-то подобное пришло и в твою жизнь. Чтобы ты была счастлива, так, как этого заслуживаешь. Чтобы твои глаза смеялись, а сердце билось для того, кто будет любить тебя больше жизни. Я верю, что это обязательно произойдет, ведь случилось же такое чудо со мной…
