***
Такой лёгкости я никогда не ощущала. Тепло и хорошо. Я не шла, я порхала по этому лесу. Такому необычному. Все деревья лиственные. И даже листва ароматная. А земля между деревьями выжжена, потому что жарко и не хватает влаги. Колючие кусты и необъятные стволы ветвистых деревьев. А там, где появилась густая трава, мягкая, как ковёр, тёк голубой ручей.
Это был юг.
И скорей всего Греция, потому что именно в греческой мифологии присутствовали сатиры.
Вначале я услышала музыку. Раскрыла руками кусты и вышла на небольшую поляну. Она казалась синей, потому что лучи солнца скользили сквозь туманное марево и придавали миру свежесть неба. В свете порхали яркие насекомые, и звуки флейты сливались с пением птиц.
Сатир сидел на пне, закинув одно мохнатое копыто на другое. По красивому мужскому торсу стелилась шерстяная дорожка. Он был лохматым, и в его волосах торчали два завёрнутых бараньих рога. К мягким губам он прикладывал деревянную поперечную флейту и жутко фальшивил, что вызвало у меня смех.
Он поднял на меня огромные раскосые глаза. Неземной красоты. И в них было столько боли и печали, что я перестал смеяться.
— Что случилось? — спросила я у сатира, подходя ближе.
Его приятный запах — запах моего мужчины. Первого и единственного переплелись с горьким ароматом медикаментов.
Волосы с сатира стали опадать, пока он не остался лысым. На лице трёхдневная щетина. Под глазами тёмные круги. Губы мягкие потрескались.
Он плакал.
— Вернись ко мне, девочка, — голос срывался. — Я тебя очень прошу, вернись. Я всё для тебя сделаю. Очень прошу, не оставляй меня.
Он протянул ко мне руку. И я потрогала её, ощутив человеческое тепло. Но как только попробовала сжать его пальцы, ощутила страшную боль во всём теле. Поэтому одёрнула руку, испуганно посмотрев на него.
— Эмили, я так сильно люблю тебя, — простонал сатир. — Что если ты не вернёшься? Я тоже уйду. Если не заболею и умру, то в монастырь.
— Тебе нельзя в монастырь! — возмутилась я. — Ты языческое существо, тебя не пустят!
— Я знаю, тяжело и больно, — продолжал говорить он, и слёзы сделали его глаза ядовито-зелёными. — Но ради меня, ради нашей любви. Умоляю, вернись. Знаешь, — он опустил голову, продолжая тянуть ко мне руку. — Я купил тебе флейту и машину сегодня. Глупость, но это самовнушение, что ты вернёшься и будет, как прежде. Борись, ты у меня борец, ты такая сильная, что нам всем поучиться у тебя. Я жду тебя, Эмили. И буду ждать вечно.
У меня перехватило дыхание. Я вдруг поняла, что происходит. Не самоубийство даёт человеку шанс выбрать между жизнью и смертью. Когда человек кончает жизнь самоубийством, он ещё живой — мёртв. А вот я зависла в пространстве. И любое моё желание будет исполнено. Если не ухвачусь за сатира, уйду в этот лес навсегда. Если решусь…
Я схватила его за руку. Резко, решительно.
Тело пробила адская боль. Но я даже звука издать не смогла, потому что сил не было. Болело всё. Я не чувствовала опоры, меня кружило, уродовало и калечило моё же состояние. Разрывало в клочья плоть. Терзало и мучило.
__
— Сестра! — слышу я голос мужа.
Ради него я обрекла себя на такое! Это что-то невыносимое. Моё состояние адское. И я горю в огне живьём.
Сколько это состояние продолжается, я не понимаю. Оно длится бесконечно.
Потом сон. Проваливаюсь в пустую холодную яму, откуда мерзкие щупальца боли меня выуживают, возвращают назад.
Яркий свет. Операция. Головокружение.
Отвратительное пиканье приборов, глубокая депрессия. Какие-то трубки в носу и во рту.
Ради тебя!
Ради нашей любви!
Мне не нужны твои подарки! Я не хочу флейту, я никогда не сяду в машину! Зачем мне всё это, когда я знаю о горе целой семьи. Если ты меня любишь, сделай так, чтобы родного дядьку Влада выпустили из тюрьмы. И он забрал бы своих детей из детского дома!
Сатир уходит. Без него становится страшно. Во тьме прозябаю, в бесконечной боли.
Свет. Операция.
Наркоз отходит.
Много голосов. Пахнет шампанским, мандаринами и хлопушками.
Боль. Много боли.
Но сквозь неё я чувствую себя.
Тружусь каждую секунду. Натужно, тяжело идёт. Но я из последних сил поднимаю... Кружиться голова, но я тяну веки вверх.
Открываю глаза.
Светло. Белый потолок. По нему стелиться солнечный луч.
— Здравствуй, Милечка, — голос тёти Любы. — Может, сама покушаешь?
— Саша, — выдыхаю хрипом.
— Он скоро приедет, — ласковый голос. — Милечка, очень нужно, хотя бы пару ложечек. Давай, моя хорошая.
Она начинает меня шевелить, я зажмуриваюсь. Но боли нет. Точнее она есть, но притупленная. Немного тошнит, но я стараюсь глубоко дышать.
Каша отвратительная. Не чувствую вкуса и запаха. Жидкая, и это хорошо. Глотаю. И тут же появляется дикая усталость. Но съедаю ещё одну ложку и собираюсь отдыхать.
Просыпаюсь от поглаживаний. Моя рука в его руке. Слышу, как он тихо кого-то отчитывает по телефону. Строго говорит. И мне нравится. Сжимаю его палец, и сатир сразу заканчивает разговор.
Открываю глаза и стараюсь улыбнуться. Санчес улыбается в ответ. Ладонями скрывает мои пальцы и целует их, дует на них. Он действительно коротко обстригся и завёл бородку. Мне нравится, я улыбаюсь шире.
— Всё, — говорит любимый муж. — Страшное позади. Теперь к выздоровлению. Договорились?
— Да, — получается еле слышно. — Я люблю тебя.
— И я люблю тебя, моё Солнце.
***
В апреле месяце я сбежала из больницы. Вызвала такси, оделась во что бог послал и то, что тётя Люба принесла. Куртки не было. В спортивном костюме вышла к такси, хромая на одну ногу.
Так пролетел незаметно Новый год и мой день рождения. Весна насыщала воздух неведомой силой и приятно бодрила.
Мне стоило больше гулять, но выбралась я из заточения впервые. И хотя, Санчес настаивал, чтобы я до победного находилась под надзором врачей, как только полегчало, я рванула на свободу. Активное солнце уже по-весеннему припекало. Снег таял, поэтому тапки промокли, и я сев на заднее сидение, сняла обувь, растянув ноги.
— Только не быстро езжайте, пожалуйста. Я очень скорости боюсь, — вежливо попросила я таксиста, и он выполнил мою просьбу.
Я теперь много чего опасалась.
То, что мне девятнадцать сыграло свою роль в заживление ран и срастанию костей. Ещё радовал Санчес частыми визитами и игрой на гитаре в моей отдельной палате. Анжелика приходила, рассказывала, что Кот отправлен на принудительное лечение в психушку. Так как столкновение с автобусом пришлось на меня, поганец сломал себе только руку и ногу. Отца он не убил, пытался отравить, не вышло. Но старик похоже совсем слёг и не смог сохранить своё состояние, потому что было слишком много желающих его уничтожить, как бизнесмена. Родственники распилили всё имущество.
А мой Санчес самый лучший в мире! Я, оказывается, не подумала о дядьке Влада в Сочи. Я это вслух сказала после наркоза. И Александр Константинович помог той семье. И он это сделал после того, как Влад меня чуть не угробил. Но в тот момент сатир воспринимал исключительно моё желание. Мать того семейства, конечно, погибла, а вот отца оправдали, и он забрал детей из детского дома.
Таксист согласился проводить меня на седьмой этаж. Пока я не открыла квартиру, отпускать его не хотела. Остались у меня страхи. Но со временем они пройдут. Ведь я Кота не боюсь. Я его жалею. И зная Санчеса, больше никогда в жизни мы с Владом не встретимся, его увезли подальше от нашего города. Где он лечится, мне не известно.
В квартире я первым делом пошла в душ приводить себя в порядок. Потом подкрасилась, переоделась в простую молодёжную одежду. Взяла сумку и опять вызвала такси, попросив водителя подняться к квартире.
Сатир: «Ты зачем из больницы сбежала?! Где ты? Я с ума с тобой сойду!»
