Пришло время двигаться.
Кроме того, нам с Бетани нужно было собственное пространство.
Моя квартира и комната в комплексе, в то время как она поселилась в обеих, определенно все еще были в некотором роде моими.
Нам нужно было новое место, над которым мы могли бы работать вместе, строить будущее. Вот почему место, которое я выбрал, находилось на той же улице, что и у Репо и Мейз, на расстоянии одной улицы от комплекса, и было идеальным домом для начинающих с тремя спальнями и двумя ванными комнатами, а также достаточным двором для детей или собаки, но не настолько, чтобы за ним было по-настоящему тяжело ухаживать.
Дом был старым.
И старомодным.
И, может быть, немного дерьмовым.
— Это не дорогой вариант требующий ремонта, — поправил я.
На это он пожал плечами. — Он потребует чертовски много работы.
— Никогда не боялся засучить рукава и приняться за работу, чувак. Я вижу здесь большие перспективы.
Бетани, 2 года спустя
Паган однажды сказал мне, что, когда Лазарус показал ему наш дом, еще до того, как я узнала о его существовании, до того, как у меня на пальце появилось кольцо, обещающее такие вещи, как дом, белый забор из штакетника и младенцев, Паган обозвал его не очень хорошо и сказал, что это большая работа, Лазарус не отказался от него.
Нет.
Это был бы не мой Лазарус.
Вместо этого он сказал, что не боится тяжелой работы и что он видит потенциал.
Это пришло мне в голову тогда, как будто она сказала это мне в то самое утро.
«Найди мужчину, который возьмет полуразрушенный фасад, сказала мне моя мама в одну из тех ночей, когда ее тело подводило ее, когда ей было трудно дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить, а не парня, который возьмет совершенно идеальный фасад. Парень, который видит потенциал и готов засучить рукава, приступить к работе и сделать ее как можно лучше, которому понравится открывать все скрытые драгоценные камни, спрятанные внутри, всю историю, все слои, вот с таким мужчиной жить; не с парнем, который видит только красивое, совершенное. Потому что однажды этой красивой и совершенной девушке понадобится работа. И он не захочет этого делать. Он просто перейдет к более новому и красивому».
Я думаю, что я напугала Пагана до чертиков, когда гигантский, неконтролируемый, громкий, как ад, всхлип вырвался у меня, и я бросилась в его объятия и разрыдалась на его футболке.
— Черт возьми, хорошо, — сказал он, звуча потерянно, когда его руки неловко обхватили меня на секунду, прежде чем он расслабился и просто позволил мне разобраться с осознанием того, что абсолютно, положительно, на сто процентов наверняка было знамением.
Моя мать сказала эти слова много лет назад.
И Лазарус почти повторил их мне в ответ.
Я никогда не рассказывала ему эту историю.
Это было мое. Мое идеальное воспоминание о моей матери, которым я просто не хотела делиться. Я хотела эгоистично держаться за него.
Как он говорил об этом?
Как будто мне это все было нужно.
Но это определенно было знамение.
Это было таким же верным признаком его правоты, как тот факт, что он сидел рядом со мной два раза в неделю в течение двух лет на собраниях, как то, что он сказал мне, что я могу это сделать, когда я впервые встала и рассказала свою историю, как то, что он опустился на одно колено посреди барбекю с Приспешниками, устроив до неловкости идеальную сцену перед всеми нашими близкими, и попросил меня посвятить ему остаток моей жизни.
Я никогда раньше даже намека не знала о тех чувствах, которые испытывала к нему.
Это было ново, и страшно, и странно, и замечательно, и прекрасно, и это был наилучший возможный исход, которого я никогда не могла предвидеть.
— Я не знаю. Думаю, зеленый мне понравился больше.
Это вывело меня из задумчивости, после того как я пару долгих минут смотрела в окно маленькой спальни. Я делала это гораздо чаще, чем когда-либо прежде — запоминая, планируя будущее.
Раньше мое прошлое было полно печали и боли.
И у меня не было будущего.
Так много изменилось.
— Ты сказал, что зеленый был слишком зеленым, — вздохнула я, взмахнув рукой, в которой, как я забыла, была кисть, и умудрилась размазать синюю полосу по его лицу, отчего мой рот открылся, готовый рассмеяться.
Когда он протянул руку, стащил кисточку, посмотрел на нее сверху вниз и заявил, — Да, но этот синий слишком голубоватый, — я так и сделала — запрокинула голову и смеялась до боли в животе.
Его руки крепко обхватили меня, притягивая к себе, улыбаясь мне сверху вниз.
Когда я, наконец, взяла себя в руки, мои измазанные краской руки двинулись вверх по его рукам и обхватили его шею. — Как насчет сине-зеленого, и мы назовем это уже выполненным проектом? Мы работаем над этой комнатой уже три недели.
Когда Лазарус сказал «ремонт», благослови его господь, он имел в виду, что буквально все внутри нужно было вытащить и заменить — от пола и стен до проводки и системы отопления. На самом деле, все сказанное и сделано, в конечном итоге починка обошлась в столько же, сколько и покупка дома.
И наши руки прикоснулись к каждому квадратному дюйму, так же как и прикосновения тех, кого мы любили. Рив заменил нам проводку. Паган сделал план этажа, потому что у него, по-видимому, был талант к этому. Эдисон, Рейн, Волк, Репо, Кэш, Дюк и Ренни — все они занимались отделкой новым гипсокартоном и паркетными полами. Клуб девочек занимался мебелью, занавесками, полотенцами и прочим домашним хламом. Кроме Джейни. Ее подарком на новоселье стала боксерская груша в подвале. Росс Уорд помог с забором, который он купил и помогал строить, настаивая на том, что он получится отлично, потому что Росс Уорд был всем, что касалось охраны в прямом и переносном смысле.
Это стоило каждого пенни и каждой унции «потового капитала», который мы и наши друзья вложили в него.
Потому что довольно скоро, примерно через семь месяцев, мы больше не будем единственными, кто тут живет.
Словно почувствовав ход моих мыслей, его руки медленно скользнули вниз к моей заднице, когда он опустился передо мной на колени, положив голову на мой все еще плоский живот. — Сине-зеленый цвет более нейтрален, — согласился он.
На самом деле мы не пытались забеременеть.
Мы оба согласились, что хотим начать подготовку к свадьбе, а потом поговорим о детях, но оба согласились, что мы хотели бы иметь двоих.
Мы также всегда были осторожны — презервативы, потому что я не могла принимать гормональные таблетки, а другие варианты заставляли меня немного съеживаться.
И однажды ночью, придя домой с совершенно новой коробкой презервативов уважаемой марки и надев их именно так, как предполагалось, и не допустив, чтобы они протекли… мы все равно каким-то образом зачали ребенка.
— Может быть, это означает, что у нас на свадьбе должна быть маленькая цветочница или носитель колец, — его руки обхватили меня сзади, его подбородок покоился на моем плече, когда мы оба смотрели вниз на палочку на столешнице, которая, по сути, говорила: готовы или нет, я иду!
Эта фраза настолько идеально подходила Лазарусу, что в этот момент я почувствовала, как слезы защипали мне глаза.
Потому что он просто принимал вещи такими, какие они есть — без борьбы, без беспокойства.
И он всегда был способен увидеть причину, по которой любая ситуация что-то значила в общей картине.
Лазарус, 3 года спустя
— Я все еще думаю, что Сайрус — отличное имя для ребенка, — сказал Сайрус, сидя на подоконнике в больничной палате, бренча на гитаре и тихонько напевая, что было буквально единственным, что удерживало моего сына от слез. Мы пытались, когда Сайрус ушел прошлой ночью, включить успокаивающую гитарную музыку на моем телефоне, чтобы успокоить его на ночь, чтобы Бетани могла немного отдохнуть, но это было бесполезно. Если это было не по-настоящему, то он не спал.
