К счастью, поездка была короткой, и все это время плечи Ксандера оставались напряженными, чего я раньше не замечала за ним. Это заставило меня задуматься, что за новый ад нас ждет.
Глава 26
Джордан
Эйрини жила в учреждении под названием «Роза», поэтому на его территории должен был быть хотя бы один розовый куст. Но у здания, перед которым мы припарковались, не было ни одного цветка. Это место было строгим и брутальным, с покачивающимися шелковицами, лишенными своей листвы. Перед нижними окнами росли живые изгороди из можжевельника, но, хотя на них не было паутины, они точно не навевали мысли о садах или даже спокойствии своими колючими ветвями.
— Что ж…– сказала я, переминаясь с ноги на ногу. — Здесь мило.
Я старалась звучать бодро, хотя теперь я задумалась, не взволнуется ли Эйрини еще больше, увидев меня, свою предполагаемую преемницу. Когда – если – ей рассказали о свадьбе, это было сделано без моего присутствия.
Мы прошли через главный вход, куда санитар вкатил пожилого мужчину в инвалидном кресле. Из-за холодного воздуха его колени были укрыты одеялом. Санитар улыбнулся нам, а мужчина – нет.
Мы проследовали за ними через автоматические двери в помещение, где пахло полиролью для полов и антисептиком. Слева от нас был дозатор дезинфицирующего средства для рук, а справа – телефон экстренной помощи. Серая плитка тянулась перед нами по бесконечному коридору, словно бледная стрела.
Перед высоким столом лежал ковер и стояли два искусственных растения в горшках. Когда я увидела картину с изображением лебедя над головой администратора, мне захотелось застонать.
Выглядит не очень гостеприимно, – устало подумала я, пока мы шли к стойке регистрации. Это было болезненное напоминание о моем заточении по решению суда, и месте, куда я поклялась никогда не возвращаться.
Я мысленно содрогнулась от воспоминания. Все эти ужасные учреждения были одинаковыми. Неважно, сколько денег у вас было в кармане, везде были циничные медсестры, которые переставали заботиться о пациенте после первого же тревожного эпизода. Большинству из пациентов так и не становилось лучше, и медперсонал в конце концов опускал руки.
Лицо Ксандера ничего не выражало, когда он прочистил горло.
— О, здравствуйте, – сказала администратор, подняв на него глаза. Это была пожилая женщина с седыми волосами и в очках в роговой оправе. Я была уверена, что мне не померещился проблеск интереса в ее водянисто-голубых глазах.
Я закатила свои глаза в ответ. Я провела день, наблюдая, как девушки вдвое моложе меня бросаются на Ксандера. Я не ожидала, что проведу ночь, наблюдая, как женщины вдвое старше меня будут делать то же самое.
— Что я могу для Вас сделать? – любезно спросила она.
— Мне звонили по поводу Эйрини Максвелл, – сказал Ксандер.
— О, да, она. – Голос женщины стал профессиональным. Должно быть, ситуация была удручающе серьезной, раз она перестала флиртовать. — Мы отправили мисс Максвелл в ее комнату. Вы можете увидеться с ней там, но она должна быть под наблюдением.
Ксандер нахмурился, и я почувствовала, как мои губы поджались из-за отсутствия сострадания у другой женщины. Будучи непосредственной свидетельницей того, что приходилось терпеть санитарам, я никогда не винила медсестер в том, что они вели себя безразлично, но ее бесстрастные слова все еще было трудно слышать.
— Кто был с ней, когда все это произошло? – спросил он. — Она же должна быть под круглосуточным наблюдением.
— В комнате было два санитара, – холодно ответила администратор. — Но у них полно пациентов, за которыми нужно следить, и они не могут быть везде одновременно.
— Я вас не виню, – дипломатично сказал он. — Я пытаюсь понять, как уязвимой женщине позволили причинить боль кому-то другому, а затем навредить себе.
— Вам придется поговорить с дежурным санитаром, – ответила ему женщина ровным голосом. — Я не знаю подробностей.
Она не сказала нам, в какой комнате находится Эйрини, но, очевидно, в этом не было необходимости. Ксандер уверенно зашагал по коридорам, как будто делал это уже сотни раз, и привел нас к заднему лифту, расположенному сразу за углом от потертого дивана и скопления торговых автоматов.
Мы услышали Эйрини еще до того, как вошли в ее комнату. Это был пронзительный крик на иностранном языке, резкий и визгливый от ярости. За ним последовал безошибочный звук чего-то разбивающегося вдребезги.
Другой санитар – мужчина – стоял перед дверью, как охранник, скрестив руки на груди.
— Она ждала Вас, – сказал он, его тон был недовольным. — Она не позволяет никому прикоснуться к себе.
— Я могу понять почему, – сказал Ксандер.
Когда он открыл дверь в сопровождении санитара за спиной, мы столкнулись с Эйрини Максвелл. Я видела только ее свадебную фотографию и несколько других снимков в пыльных альбомах, отправленных на чердак вместе со всем остальным, что Генри хотел спрятать.
Она все еще была красивой женщиной, но болезнь изуродовала ее лицо. Аристократические скулы превратились в пустые впадины, а глаза стали красными и беспокойными. Кто-то обмотал ее голову бинтом, но никто не вымыл ей волосы, и тонкие черные пряди тяжело свисали вокруг плеч длинными, липкими пучками, похожими на водоросли.
Комната была не в лучшем состоянии. Одеяло беспорядочно валялось на полу, а на кровати были разбросаны другие личные вещи. Санитар убирал осколки стекла, что, вероятно, и было тем шумом, который мы услышали.
Когда она схватила еще одну личную вещь, чтобы швырнуть в дверь, Ксандер схватил меня и пригнулся, накрыв мое маленькое тело своим большим. Это была рамка для фотографий, которая ударила его по спине, после чего упала на пол и разбилась. Санитар тяжело вздохнул и принялся подметать стекло.
Если бы я не лежала в лечебнице, возможно, эта сцена потрясла бы меня.
Ксандер поднял ладонь, чтобы я оставалась у двери на безопасном расстоянии. Он осторожно обошел разбитое стекло, затем перешел на греческий, чтобы сказать что-то своей матери, чего я не поняла.
Я удивленно моргнула, не ожидая этого. Я знала, что Эйрини – гречанка, но понятия не имела, что Ксандер перенял от нее этот язык. Ни Джаспер, ни он сам раньше ни слова не говорили по-гречески в моем присутствии. Это было полной неожиданностью.
Мать услышала его и ответила, ее тон был угрюмым.
Ксандер опустился на колени рядом с ней.
— Mamá, irémise. Tha se narkósoun.13
— Den me noiázei pia14, – ответила она. — Den me noiázei típota15.
Ксандер вздохнул, склонив голову к ее ноге. Я почувствовала, как санитар напрягся позади меня, когда Эйрини подняла свою руку, но все, что она сделала, – это запустила ее в его волосы и стала перебрать с отсутствующей нежностью, которая казалась инстинктивной.
— Den me noiázei pia16, – повторила она чуть более спокойным голосом. Затем ее взгляд переместился на меня, и рука замерла. — Кто это?
— Это Джордан, – тихо сказал Ксандер.
— Привет, – сказала я, послав ей, как я надеялась, искреннюю улыбку.
Эйрини медленно кивнула, прежде чем отвернуться от меня. Ксандер посидел с ней несколько минут, успокаивающе разговаривая, пока она не свернулась калачиком под одеялом.
Затем он встал и еще раз сжал руку матери, обращаясь к санитару:
— Почему за ней никто не следил? Они знают, что у нее бывают приступы.
— Мне очень жаль, мистер Максвелл, – ответил мужчина. — У меня нет объяснения.
— Подобные ошибки недопустимы. – Он провел пальцами по костяшкам пальцев своей матери, которая безучастно наблюдала за их разговором. — Кто-то должен присматривать за ней, когда она выходит из своей комнаты.
— Да, мистер Максвелл, – ответил санитар.
Следующие пару минут они обсуждали инцидент.
— Послушайте, я заплачу за то, чтобы вы наняли кого-нибудь, кто говорит по-гречески, – сказал Ксандер. — Я беспокоюсь о ее способности общаться. Когда она слишком расстроена, она не может говорить по-английски.
