— Почему ты ее не удалил? — спрашивает Гвидо, глядя на клеймо албанской банды на моей руке.
— Это уже в прошлом, — отвечаю, внимательно рассматривая татуировки. — Я мог бы замаскировать ее, но мне не стыдно за то, что сделал, чтобы прокормить брата.
Я откидываюсь на спинку стула и смотрю на далекие рыбацкие лодки, разбросанные по морю.
— Я собираюсь позвонить Роману Петрову и сказать ему, что его дочь со мной.
— Что?! — Гвидо вскакивает с кресла. — Ты что, совсем спятил?
— Нет. Я отправляю Василису обратно в Штаты.
— Почему? Не пойми меня неправильно, я с самого начала был против этой твоей безумной идеи, но…
— Я её люблю, Гвидо.
— И ты отпускаешь её? Это безумие.
— Знаешь, когда я был ребёнком, мне нравилось играть за домом мамы, ловя бабочек. Вокруг роз всегда порхала бабочка-адмирал. Я пытался поймать её несколько дней, зациклившись на этой бедняжке, потому что хотел ее для себя. Я проводил часы рядом с колючим кустом, делая всё возможное, чтобы поймать это создание, но оно всегда ускользало. И вот однажды я наконец поймал её. Положил её в банку из-под мармелада и поставил рядом с кроватью.
— Решительный парень, даже тогда, — фыркает Гвидо.
— Она умерла на следующий день. Возможно, я слишком сильно сжал её, когда поймал, или она просто не могла жить в чёртовой банке. Когда пошёл искать другую, их там не оказалось. Я больше никогда не видел другого адмирала. — Я поднимаю голову к небу и закрываю глаза. — Василиса напоминает мне ту бабочку. Я не могу заставить её остаться со мной. Думал, что смогу, но это было бы неправильно. Завтра вечером она возвращается в Чикаго.
— Завтра?
— Поскольку Калоджеро планирует месть, я не могу подвергать её жизнь опасности. Однажды я чуть не убил её. Второго шанса не будет.
— О чём, чёрт возьми, ты говоришь?
— Ты веришь в судьбу, Гвидо?
— Судьбу? В то, что всё должно было случиться? — Он поднимает бровь. — Конечно, не верю. Это просто сказка для суеверных идиотов.
— Может быть. А может, и нет. Помнишь мою последнюю работу с албанцами?
— Как будто я могу забыть. Они сказали, что ты, скорее всего, не выживешь. Мясник, к которому тебя отвезли, едва успел тебя зашить. Надеюсь, тот ребёнок выжил, потому что ты чуть не погиб, изображая из себя героя.
— Она выжила. — Я киваю. — Сейчас она спит наверху в моей кровати.
Лицо моего брата бледнеет. Он садится в шезлонге и в шоке смотрит на меня.
— Этого… не может быть.
— Да. У судьбы странное чувство юмора.
— А Василиса знает?
— Нет.
— Ты должен ей сказать. Ты спас ей жизнь. Чуть не погиб из-за неё. Используй любые средства, чтобы ее удержать. Даже Петров не будет против ваших отношений. Ты же знаешь, как серьёзно русские относятся к долгу жизни.
— И ты хочешь, чтобы она была со мной из-за какого-то чувства долга?
— Какая разница? Ты любишь её. И хочешь, чтобы она была рядом с тобой.
— Я думал, тебе не нравится моя маленькая хакерша.
Гвидо отворачивается.
— Ты ведёшь себя не как обычно с тех пор, как она приехала… Заставляешь её носить твою одежду, нанимаешь персонал, оставляешь по всему дому эти чертовы любовные записки для неё…
— Это рисунки, — поправляю. — Не любовные записки.
— Да брось! Я не помню, чтобы ты держал в руках ручку за последние десять лет. А твоя ассистентка назначала «свидания» с твоими девушками ещё дольше.
Я улыбаюсь.
— Может, это всё-таки любовные записки?
— И ещё это! — Гвидо тычет на меня пальцем. — Эта дурацкая ухмылка. Ты ходишь с ней уже несколько недель. Наши люди в панике и думают, что происходит что-то ужасное.
— Почему?
— Потому что у тебя всего два выражения лица, Рафаэль — взволнованное и яростное. Ты никогда не улыбаешься.
— Люди меняются.
— Ага. — Гвидо вздыхает и смотрит вдаль. — Всегда были только ты и я против всего мира. Я злился на Василису, потому что боялся, что из-за неё ты можешь погибнуть. И до сих пор злюсь. Петров взбесится, если узнает, что ты держал его дочь в заложниках.
— Скорее всего. Уверен даже, что он пришлёт кого-то, чтобы расправиться со мной, как только узнает. Надеюсь, это будет не Белов.
— Да. Василиса никогда не простит тебе убийство её любимого дядюшки-психопата.
— Я в курсе.
— Не отпускай её, Рафаэль. Заставь ее остаться. Предложи ей что-то взамен.
— К сожалению, не всё в этом мире можно купить. — Я встаю и смотрю на брата. — Я отпускаю её, потому что она должна сделать свой собственный выбор. Возможно, она решит вернуться ко мне. А может, и нет. Но даже если не вернётся, она всегда будет моей и ничьей больше. Я позабочусь об этом.
Глава 17
Василиса
— Мне просто нравится, как он смягчает вкус лайма, — говорю я, слизывая соль с руки и отпивая текилы, а затем подношу дольку цитруса ко рту и посасываю. Отблеск чайной лампы в центре стола отражается в глазах Рафаэля, когда он смотрит на меня, и кажется, что его радужки светятся. Он делает небольшой глоток виски. Он все еще работает над своим первым бокалом, в то время как я уже выпила, по меньшей мере, четыре. Или, может, все пять?
Рафаэль сказал, что самолет в Чикаго вылетает через несколько часов, так что я не совсем понимаю, почему он так настаивал на том, чтобы мы пришли в этот клуб сегодня вечером. Но я не жалуюсь. Музыка потрясающая, а выпивка еще лучше. Я так нервничала весь день, размышляя о том, какие истории мы могли бы рассказать отцу о моем отсутствии. Текила помогла придумать варианты, которые раньше не приходили в голову, и это заставляет меня думать, что мы точно сможем это провернуть.
Но мне также хочется, чтобы вокруг нас не было всех этих людей. Я наклоняюсь и глубоко вдыхаю аромат Рафаэля. Боже, он такой притягательный.
— Попробуй с апельсином, — говорит он, подзывая официанта. — Это придаст немного другой вкус.
— Слушай… если бы не знала тебя лучше, то подумала бы, что ты пытаешься меня напоить. — Я ухмыляюсь и хватаю его за рубашку, потому что комната начинает кружиться. Клубы могут вращаться?
— И зачем мне это делать, vespetta? — Он притягивая меня ближе.
Рафаэль смотрит мне в глаза, одновременно разговаривая на итальянском с подошедшим официантом. Чувствуя себя более уверенно, я отпускаю его рубашку, но кладу ладони ему на грудь. Мне все еще нужен этот контакт, чтобы заземлиться. Тепло его тела просачивается сквозь мягкую ткань его темно-серой рубашки, и я замечаю, что на нем нет привычного жилета и пиджака. Расстегнутые две верхние пуговицы рубашки и отсутствие галстука — это самая непринужденная одежда, в которой я когда-либо видела его на публике.
— Понятия не имею. Но догадываюсь, — фыркаю я. — Ты снова пытаешься заставить меня провернуть для тебя темные делишки и поэтому хочешь напоить?
— Возможно.
— Я бы все равно согласилась. Даже будучи трезвой. Я бы отправила все чертовы контейнеры с доков мира в Китай, если бы ты меня об этом попросил. Это вызовет международную транспортную катастрофу, но я бы это сделала. Ради тебя.
Рафаэль продолжает смотреть на меня. Почему в его глазах снова грусть? Неужели переживает, что мой отец может сделать с ним, когда мы приедем в Чикаго? Ему не стоит волноваться. Я не собираюсь говорить папе правду. Скажем ему, что встретилась с Рафаэлем случайно. А когда признаюсь папе в своих чувствах, он поймет.
Возвращается официант и ставит на наш стол новую рюмку текилы с долькой апельсина. Не отрывая взгляда от Рафаэля, я беру рюмку и опрокидываю в себя обжигающую жидкость.
— Ты забыла про апельсин, — говорит он, поднося дольку к моим губам.
Мои губы смыкаются на кусочке апельсина, впитывая терпкий сок.
— Ты был прав. Так действительно вкуснее.
Глаза Рафаэля загораются. Фрукт исчезает из моего рта, уступая место его твердым губам и языку. Они берут. Клеймят. Поглощают меня.
Поднявшись на ноги, я зарываюсь руками в его волосы, потянув за темные пряди. Вкус взрывается на моих рецепторах. Соль. Он. Его виски. Он. Апельсин. Он. Он. Он.
