Еще раз. Еще. Пока он не открыл глаза и не посмотрел на нее.
Нелепый и пропитанный обидой вопрос. В нем вся ее боль, растерянность и отчаяние.
Ответа не было. И уже не будет.
Она не стремилась, как сказал бы Сергей, "сохранить лицо". Не пыталась использовать какую-то определенную тактику. Какой вообще смысл беречь гордость, если душа разбита?
Ника только пыталась дышать. А еще — понять.
Убеждала себя не анализировать ситуацию сгоряча. Оставить все чувства и размышления на потом. Вспомнились утешения мамы, в которых она и искала истину.
— Все пройдет, милая. Образуется. Будет все хорошо, вот усидишь.
— Как? — ранимо выдохнула Ника. — Он не звонит… А мне солнце не светит, мам.
— Засветит, Ник. Обязательно. Это только лишь первые чувства. Первые. Еще, знаешь, сколько их возникнет, непрошено, негаданно? — улыбнулась женщина, крепко обнимая дочь. — Смеяться еще будешь!
Ну, что она, маленькая? Надо же понимать! Надо. В самом деле, не набиваться же Градскому насильно. Ему ведь тоже наверняка непросто разрывать эти недоотношения.
"Не кричи".
"Не плачь".
"Дыши…"
Она и замолчала. Только в душе кричала. Оглушая саму себя этой внутренней истерикой, дождалась, когда возникнет первая контузия.
— Окей… Поступай, как знаешь, Сережа… — заговорила с паузами, отрывисто вздыхая между словами.
Тяжело. Больно. Адово.
Завтра ведь уже точно "без него"… Навсегда… Это конец, он сам сказал. Конец.
Внутри трясло от этого осознания. Колотило. Отчаяние и паника, возвращаясь, топили с новой силой.
И Кузнецова неожиданно выдала разумные мысли вовсе не теми словами, которыми должна была.
— Да, делай, как хочешь. Мне с тобой детей не рожать. Знаешь, сколько еще таких будет? И налюбуюсь, и наплачусь… Все, Сережа. Пока.
Не подозревала, что этим запальчивым выпадом выбила весь воздух из его груди. Внутри Градского завибрировала ярость вперемешку с той чертовой болью, от которой он так надеялся избавиться.
Крутнувшись, Доминика с высоко поднятой головой зашагала к выходу.
Градский-за ней.
— Ты меня, бл*дь, не провоцируй! — проорал на весь дом.
Шлепанье ее вьетнамок к сбилось с ритма. Она уверенно продолжала путь через дом к выходу. Понимала, что останавливаться нельзя. На ходу бросила "до свиданья" застывшей родне Сергея, махнула на прощание разинувшей рот добросердечной домработнице. Выскочив во двор, пронеслась мимо охраны.
До ворот не добралась.
— Стой!
Дернув за руку, развернул слишком грубо. В тот момент не сумел по-другому. Ника громко охнула и пошатнулась. Машинально схватилась за его плечи, чтобы удержать равновесие.
Лучше бы упала.
Вдохнув его запах, посмотрела, не скрывая чувств. Они плескались в ее серо- зеленых глазах — кричащие, дикие, уязвимые.
Душу свело. Размазало. И он сломался. На эмоциях скрутил и сжал девушку так сильно, что у нее кости затрещали.
— Кузька…
— Пусти, придурок… — надломленным голосом попыталась потребовать Ника.
"Отпусти ее…"
"Отпусти!"
Требовал сам у себя. Чувствовал, Ника на грани. Не желал доводить до слез. Не хотел ранить еще сильнее… Хотя, куда больше? Сам себя ненавидел. Но не мог ее отпустить. Пытался, но ни черта не получалось.
Какие-то механизмы заклинили. И все. Теперь только ломать. И он сломает, себя не жалко.
"Сейчас только воздуха в грудь побольше…"
Уткнулся лицом в изгиб девичьей шеи. Внутри безумно заколотилось сердце. Зашлось. Понеслось. Грудная клетка затрещала под напором эмоций.
— На*рена ты пришла? — тихо и тяжело выдохнул.
"Нафига сделала все еще сложнее?"
Прижался губами к нежной коже, глубоко вдыхая ее неповторимый запах.
Плечи Доминики ощутимо затрясло. Он слышал, как она шумно вдыхает и выдыхает, в попытках вытеснить из себя все те эмоции, которые он в ней пробудил.
Забавляясь, он порой называл ее "женщина". Вот только… Ника еще не умела играть и лукавить, как-то скрывать свои истинные чувства. Она была его девочкой. Его хорошей девочкой. Его.
Градский понимал, что действует словно долбаный псих. Сначала выставил ее за дверь, а сразу за этим — погнался за ней и удержал.
Да, это было ненормально. Но не мог остановиться.
Изнутри так и рвалось горячее: "Не уходи. Побудь со мной. Просто побудь рядом, в последний раз".
Ника его оттолкнула. Яростно ударила по лицу. Больно. Но не больнее, чем болело в груди. Там расползлось ядовитое жжение. По ощущениям казалось, живой плоти уже не осталось.
Подняв взгляд, в ее глазах увидел слезы.
— Проваливай к чертям, Градский! — пухлые губы мелко задрожали. — Ты, вместе со своими перепадами настроения, мне до смерти надоел!
— Это у меня перепады настроения? Строила из себя не пойми что! Втиралась в доверие, чтобы потом докладывать все моим предкам?
— Втиралась в доверие? — разинув рот, повторила Доминика. — Это ты втирался ко мне в доверие! Господи, ты заявился к нам домой на Пасху и с чистой совестью уселся с моими родителями за один стол… Тогда как… Уже тогда… — надломившись, ее голос резко оборвался. Когда он думал, что она больше не заговорит, все-таки закричала, будто из последних сил: — Меня тошнит от тебя, Градский!
— Аллилуйя! — возвел руки к небу.
Уже не важно, как они выглядели, выясняя отношения на виду у всех. Во дворе сновала охрана и тот самый водитель отца, которого Серега окрестил "чернорабочий Павлик". На пороге замерли выбежавшие следом родители. И Алеся. А ведь в доме он даже не заметил сестру.
"Значит, примчалась тоже…"
"Интересно, какую версию событий выстроили для нее?"
"И где ее интеллигентно блеющий Слава? Он же от нее ни на шаг… Прихвостень!"
Хотя, о чем он вообще? Не интересно все это. Сейчас не важно. Ничего теперь не важно.
— Мир круглый, Градский. За углом встретимся.
Такими были последние слова его хорошей девочки. Слова, которым суждено было висеть между ними долгие шесть лет.
Глава 24
Я знаю, как это -
"холоднее холода"… Я знаю, что бьет,
бьет сильнее молота…
© Каспийский груз "Эта девочка"
Январь, 2018 г.
По окутанной ясной морозной ночью территории то и дело шквалами гонял злой пронзительный ветер. И лишь выброшенный в кровь адреналин не давал прочувствовать всю его холодную ярость.
Бесшумно передвигаясь, черные "Соколы[1]", подавая друг другу знаки, рассыпались по периметру мясокомбината, словно выпущенные из клеток звери. Охватывая стратегически важные точки, замерли в ожидании следующей команды.
Через стекла желтых баллистических очков, независимо от цвета радужки, черными углями отсвечивали глаза. В расширенных до предела зрачках собралась знакомая Градскому смесь из адреналина, здорового азарта и приобретенной на спецслужбе готовности рисковать жизнью.
Растущее напряжение сковало холодный воздух. Казалось, даже ветер срываться на шквалы перестал. А утром еще передавали "штормовое"… Потянулись минуты, хоть и привычного для бывалых бойцов, но все же тягостного ожидания.
Если кого-то и удивило, что операцией руководит молодой оперуполномоченный Градский, вербальных и визуальных опасений не высказали. К тому же особого выбора управлению не предоставили. Муж заложницы, Адам Титов, русским нелитературным доходчиво дал понять, что работать будет только с Градом. А от Титова слишком многое зависело. Все козыри против оцепивших государственную власть бандюг находились у него. Веры к правовому сектору города у него осталось мало. Вот и поставил парень подполковнику Головко ультиматум: либо Град, либо и дальше своими силами.
Несколько удивился столь внушительному доверию сам Градский. С Титовым у них сложилось странное знакомство. Лишь пару дней назад, после предъявленных тому обвинений, они вцепились друг другу в "воротнички" и устроили мелкую потасовку прямо на кладбище, разгребая на свежих могилах траурные венки.
