— Не знаю, — положив руку на сердце, сказал он. — Я никогда себе этого не прощу, но надеюсь, что когда-нибудь она меня простит.
Эмма никогда раньше не видела, чтобы Чёрч кокетничал. Ей почти понравилось.
— А я-то удивлялась, как такая тощая бедолага, съест всю эту еду, — усмехнулась официантка, сунув под мышку пустой поднос. — Рада видеть, что твой парень появился как раз вовремя, чтобы съесть свою долю, пока она еще не остыла.
— Конечно, — ответил он, опередив Эмму. — Мы ведь родственные души, что фактически делает нас одним человеком, поэтому, вполне естественно, что она заказала сразу на нас двоих.
— О, какая же ты прелесть! Я принесу вам еще кофе.
Когда она ушла, Эмма с Чёрчем развернули салфетки и принялись за еду. Эмма жадно поглощала лепешки с соусом и неотрывно наблюдала за тем, как Чёрч режет сосиски на маленькие кусочки.
«Что за язычники так их едят?!»
— Эй! — воскликнула она, кое о чем вспомнив, и поспешно проглотила кусок.
— Что? — ответил Чёрч, расправляя на коленях салфетку.
— Что это за дырки у тебя на потолке?
— Прости, что? — спросил он, не донеся до рта вилку.
— У тебя в спальне, — объяснила она. — На потолке. Целая куча дырок. Таких маленьких, как от кнопок. Ты, видимо, что-то прикреплял к потолку. Я пыталась это выяснить.
На мгновение Чёрч растерялся, явно пытаясь понять, о чем она говорит.
— Не знаю, что ты…
Его голос затих. Потом Чёрч отвел от нее взгляд и на какое-то время задумался. На мгновение повисло молчание, а затем он проговорил:
— Звезды.
— Звезды? — переспросила она.
Чёрч кивнул, положив вилку на стол.
— Звезды. Множество звезд. Господи, я совсем о них забыл, — выдохнул он, потирая рукой подбородок.
— У тебя на потолке были звезды?
— Да. Такие, которые светятся в темноте, — сказал ей Чёрч. — Моя… моя мать, это она их туда прикрепила. Я был одержим космосом. Солнечной системой. Мне было тогда всего, наверное, года четыре? Пять? Шесть? И она почти всё время вела себя со мной отвратительно, но в тот раз…
Чёрч погрузился в воспоминания, и между ними повисла еще одна долгая пауза.
— Мать сделала это, когда я был в детском саду. Помню, когда я вернулся домой, она не пустила меня в комнату. Мне пришлось ждать до вечера. И когда мать открыла дверь, то заставила меня закрыть глаза. Там горел свет, но она его выключила. Потом закрыла дверь и, распахнув глаза, я оказался в космосе. Ну, мне показалось, что в космосе.
— Это очень мило, Чёрч, — тихо произнесла Эмма.
— Мы легли на кровать, и я сказал ей, что это красиво и необычно, и… и признался ей, что мы будто в церкви. Я никогда не бывал в церкви, у меня не религиозная семья, но мне казалось, что там именно так. И тогда она обняла меня и сказала, что это я особенный, и что это — моя церковь. Поверить не могу, что забыл об этом. Господи, может, отсюда и пошло мое прозвище. (Здесь снова игра слов «Church» (англ.) означает «церковь», а также имя главного героя — Прим. пер.)
По какой-то нелепой причине глаза Эммы наполнились слезами. Она подумала о мутном трюмо Марго и ее красных губах. О звездах Чёрча и словах его матери. О пространстве, времени и судьбе. Об острых ножах, громких выстрелах и о том, как же это здорово, наконец-то, чувствовать себя свободной.
«Ты особенный, и ты — моя церковь, и я буду молиться у твоего алтаря столько, сколько ты мне позволишь. Во веки веков, аминь».
КОНЕЦ
