— Печально… — вздыхает женщина.
— Я ведь запросил выписку из истории болезни умершей, — перевожу разговор. — На почту перешлю вам.
— Да, изучить анамнез не помешает, наследственность никто не отменял… — в ее голосе прозвучал профессиональный интерес.
— У матери, кстати, «вторая, положительная».
— Значит: при таких показателях, с учетом «четвертой, минус» у Снежаны, отец должен быть носителем либо третьей, либо четвертой группы крови, а вот резус — от него достался… — она задумалась, рассуждая вслух.
— Ничего не понимаю в этом… — я въехал в подземный паркинг.
— Не стану вас грузить генетикой… Больше для себя отмечаю важные моменты. Пригодится. Найти бы еще роддом, где рожала ее мать, документы запросить… И все-таки отец тоже нужен…
— Роддом найду — не проблема. А вот папочка… — заезжаю на свое парковочное место. Выходим из машины, направляясь к лифту.
— Переливание, — напомнила тут же врач. — Конечно, есть банк крови, но… сами понимаете… Да! Еще один пункт: ваша жена не мусульманка?
— Мусульманка. Какое это имеет значение? — непонимающе смотрю.
— Вам религией не запрещено переливание? — хороший вопрос.
— Допустимо, так точнее. Есть принцип: «потребность смягчает запрет».
А ведь и, правда, наши шансы возрастают… Только сначала моей девочке придется перенести удар… Она узнает о смерти сейчас…
Глава 34. Реальность всегда сложнее.
34.1.Снежана
Раз за разом прокручивала в голове кадры похорон… Даже во сне угнетающие мысли не покидали, преследуя и не позволяя отрешиться от боли, выдохнуть немного… В глубине души думала: готова встретить этот день, но нет — невозможно все предугадать заранее, собраться с силами перед ударом судьбы. Реальность всегда сложнее. И несправедливее…
— Снег? — Самир навис надо мной. Заметил, что не сплю. Сейчас настаивать на еде будет, а я опять давиться — кусок в горло не лезет.
Отворачиваюсь от него на другой бок. Ничего не хочу. Пусть все оставят в покое.
— Нет, так быстро ты не отделаешься, — возвращает на место мое обессиленное тело, поправляя подушку, чтобы села. — Выпей… Мама для тебя сделала.
«Мама…» — повторила за ним мысленно, и добавила меткое уточнение: «твоя мама». Взяла протянутую чашку с ароматным бульоном — пожалуй, единственная пища, на которую способна сейчас. Питаться нужно хорошо. Растущий организм внутри меня не поймет, почему его будущая мама не заботится о нем. Только ради малыша заставляю себя сделать глоток, потом второй, третий…
«М-м-м… вкусно…» — выпиваю остатки, чувствуя насыщение.
— Вот и умница, — муж доволен таким настроем. — Как самочувствие?
Снова нахлынули болезненные ощущения… Маму похоронили по всем православным обычаям, рядом с бабушкой, в закрытом гробу — на последнем настоял Самир, чтобы я не видела ее и запомнила живой. Может, он прав… Представлять не просто живой, а любящей, до того, как она стала инвалидом, в те нечастые моменты, когда была трезвой.
— Снег, не молчи… — забирает пустую кружку из моих рук, чтобы тут же дать фруктовую нарезку. — Девять дней прошло. Скажи что-нибудь, ответь… «Да, нет, не знаю, не хочу», — все, что слышал от тебя за это время.
Вместе с Марией они окружили меня всесторонним вниманием. Трясутся надо мной, оберегая от любых вмешательств извне, и пытаются угодить во всем.
— Надо встретиться с ним… — произношу хриплым от долгого молчания голосом. Внезапно пришедшая идея кажется заманчивой.
— С кем? — удивился Самир.
— Ты ведь, правда, звонил ему? — спрашиваю, отставляя тарелку на прикроватную тумбу.
— А… понял… — раздражается при упоминании о «папочке». — Звонил. Не дозвонился. Передал сообщение через секретаря. Как видишь — тишина. Зачем тебе это?
— Может, к нему домой съездить… — сама с собой разговариваю. Так хочется взглянуть в его лицо и спросить: как живется?
— Снег?! — Самир опускает руки на мои плечи и слегка сжимает, чтобы посмотрела на него. — Что значит съездить? Даже не думай. Нет!
— Все из-за него… Если бы он когда-то не обошелся с мамой, как конченный подонок — сейчас она была бы жива. Даже не явился попрощаться с ней… Разве так можно?
— Ну-ка, иди ко мне, — аккуратно усаживает к себе на колени. — А теперь послушай: никто, никуда не поедет и выяснять отношения не станет. Тебе ясно?
— Но… — хочу возмутиться, но спорить нет сил и желания.
И хоть понимаю, что есть вина обоих родителей, в данном случае: правда на стороне того, кто уже ничего не скажет, а папочка повел себя не по-мужски. Если так любил — надо было землю рыть носом, найти любимую женщину, а он смирился… Как только представлю, сколько всего могло не произойти, мечтаю залепить ему пощечину… И обязательно в лицо сказать, какая он редкостная сволочь!
— Не копайся в чужом прошлом, — все правильно говорит, а душа все равно требует сатисфакции. — Лучше о нашем малыше давай думать.
— Самир, я боюсь, — крепко обнимаю его, уткнувшись в шею. Судьба и так нанесла удар, если еще ребенка потеряем… Не знаю, как вынести подобное испытание… Иногда, кажется, жизнь мгновенно разрушится. Как все быстро началось — так же закончится, словно «нас» никогда не существовало.
— Справимся, — без труда понял страхи. — Хочешь чего-нибудь?
— Угу… — «понежиться в твоих ласковых объятиях» — вот, что мне необходимо.
— Снег, я мысли не умею читать, — поднимает мое лицо, заглядывая в глаза в ожидании ответа.
— Отвези на кладбище, — озвучиваю не то, о чем думаю.
— Вообще-то время девять вечера… — удивляется Самир. — Мы же ездили сегодня…
— Нет, утром, — поясняю. Впрочем, можно не просить — каждый день, после похорон, начинается одинаково.
И снова уношусь мыслями к горячим губам и ладоням, гуляющим по моему телу. Если бы он занялся со мной сексом, это помогло бы отвлечься от душевной боли…
— Хорошо. А сейчас что-нибудь нужно? — мягко переспрашивает.
— Нужно… — умоляющим тоном произношу.
— Твои глаза… м-нн… — он блуждает взглядом по моему лицу. — Что ты хочешь? Говори.
— Помоги мне, — наклоняюсь к нему, собираясь поцеловать.
— Снег?! — отстраняется и вопросительно смотрит, хотя вижу: понял намерение.
— Помоги забыться, — снова тянусь к его губам. — Нежно… ласково… долго… Хочу тебя…
— Нет, — он пересаживает меня обратно на кровать и встает. — Ты с ума сошла?! Знаешь ведь — нельзя!
«Знаю… Нет — так нет» — сворачиваюсь клубочком и не могу сдержать слез. И так тошно, а тут — запреты во всем. Умом понимаю правильность ограничений и необходимость беречь себя, но есть вещи, с которыми сложно бороться…
— Девочка моя… — муж ложится рядом, сжимает мои плечи, покрывая кожу легкими поцелуями. — Думаешь, легко вот так: видеть страсть в твоих глазах, слышать мольбу в голосе, прикасаться к тебе и не иметь возможности насладиться тобой. Я же беспокоюсь за вас двоих: ты — драгоценность с сокровищем внутри.
Разворачиваюсь к нему лицом. Стягиваю бретельки сорочки, обнажая грудь — этим приглашающим жестом прошу не отказывать. Пусть подарит свою трепетную ласку.
— Люби… пожалуйста… — трогаю себя, ощущая нарастающее возбуждение. Соски моментально твердеют и приветственно торчат, ноют от желания скорее ощутить его руки, колючую щетину…
— Снег… что же ты творишь со мной… заражаешь безумием…
— Как считаешь, если организм сейчас остро нуждается — то это на пользу? — лично у меня нет сомнений. И ничего не беспокоит, самочувствие хорошее.
— Я буду нежен, — всего три слова, а в них звучит обещание надежности, защиты, удовольствия.
Уговаривать больше не нужно. Самир быстро избавляет нас от одежды, а потом нетерпеливо впивается в мои губы жадным обжигающим поцелуем, от которого голова плывет и бабочки «оживают». Зарываюсь пальцами в шелковистые волосы мужа и направляю его голову вниз — грудь жаждет внимания.
Он всё видит, чувствует меня и умело пользуется знаниями о моем теле и эрогенных зонах. Так бережно, мучительно-приятно и медленно, двигается во мне, шепчет на ухо, как любит.
