Но вряд ли. Не успею.
А тот, последний, останется в памяти черным выгорелым пятном. С запахом боли и разочарования.
– У тебя есть выбор. Ты можешь остаться со мной. До конца дней моих. Благо, их осталось немного.
– Ну и шуточки у тебя!
– Это не шуточки…
Он с изумлением смотрит на протянутый листок бумаги, и по его лицу разливается бледность.
– Боже… Боже… Неужели все так…
Увы. Так, и никак иначе. Приговор врачей – это в любом случае приговор. Мне бы так хотелось, чтобы они ошиблись. Но я знаю, что ошибки быть не может.
– Ну, так что, остаешься?
Он ушел на следующее утро. Даже не разбудив меня. Просто исчез.
Можно было кинуть ему гневное смс – я ни секунды не сомневаюсь в том, что мои телефонные звонки он бы игнорировал – но я сдержалась.
Зачем тратить время на пустые слова, даже если их не так много?
Я не виню его. Оставаться рядом с потенциальным трупом – удовольствие ниже среднего.
Так я начинаю умирать.
Он
Я умру сегодня.
Долги надо отдавать. По всем правилам и всем законам. Можно ими пренебречь. Но тогда всю оставшуюся жизнь тебя будет грызть навязчивый червячок сомнений. Весь мир, который ты выстроил, тот стержень, на котором держится твое «я», рухнет. И тогда ты уже будешь не ты. Так… Мыслящее растение.
Утро начинается бодрой мелодией какой-то отечественной «звездочки». Я со злостью прихлопываю ладонью радио-будильник.
Когда-то у меня была такая игра: в зависимости от того, какая песня встречала меня утром, я пытался выстроить свой день. Забавно услышать в начале восьмого что-нибудь вроде «Привет с большого бодуна», а потом в течение дня методично уничтожать запасы спиртного. А что поделаешь, господа, судьба так распорядилась: она меня встретила утром соответствующей песней.
Игра закончилась в марте прошлого года. «Поплачь о нем, пока он живой. Люби его таким, какой он есть», – посоветовала мне группа «Чайф». Я долго думал, кого «его» мне предлагают любить. Оказалось – себя.
Третье марта – мой второй день рождения. День, когда меня спас Генка.
Настоящее его имя было другим – Генки. Наполовину японец, наполовину русский. Жизнь иногда любопытно забавляется, составляя такие тандемы. Генки и я. Полуяпонец и полукореец. Для славянского взгляда – два похожих узкоглазых человека.
Однажды мы оказались вместе в одном кабаке и подвыпившая компания за соседним столиком, долго изучая наши лица, ожесточенно спорила, кто же мы – китайцы, корейцы или вообще узбеки. Спор был таким громким, что его обрывки доносились даже до нас.
Кто бы мог подумать, что эта «похожесть» станет для меня роковой.
Генка-Генки вытащил меня из очень нехорошей истории.
В марте у нас в городе традиционно проводится пивной фестиваль. Официально это называется «Встреча весны», хотя, по честному, это встреча группы алкоголиков, обрадованных низкими ценами на пиво.
А если совсем честно, то таким образом местная ликеро-водочная мафия отмывала свои деньги. Знали об этом почти все, но, естественно, молчали в тряпочку, потому что перейти дорогу местному олигарху Славику Косматому – не лучший способ закончить свою жизнь.
С Косматым мы учились в одной школе, я на два года младше. Правда, после восьмилетки он ушел в техникум, связался с группировкой, промышлявшей цветным металлом, и быстро пошел в гору. Когда я получил аттестат, он уже был известной фигурой среди местного криминала.
Потом он стал депутатом областной думы. Косматый, он же Ростислав Алексеевич Космачев, крепко держал в кулаке всю законодательную власть области и потому быстро возглавил краевой парламент.
Молодой успешный политик с одной стороны и безжалостный бандит с другой – довольно частое сочетание в те времена.
Я закончил университет, а Косматый подмял под себя весь алкогольный рынок области. Он казался всемогущим. Честно говоря, я даже не предполагал, что он предложит мне пост директора одного из своих холдингов.
Деньги были нужны позарез. Я понимал, куда суюсь, но тогда надеялся на русский «авось пронесет».
Не пронесло.
В конце февраля столичными воротилами была проведена хитрая финансовая афера. В результате мы лишились всех денег, отпущенных на пивной фестиваль.
Всех. Подчистую.
Косматому была нужна жертва. Причем такая, которую бы он уничтожил показательно. Для него потеря даже столь крупной суммы была незначительна. Но удар по самолюбию он простить не смог.
Жертвой назначили меня. И рассказал мне об этом Генка.
Он приперся ко мне домой в четыре утра и настырно барабанил в дверь, пока я не открыл. Мы были плохо знакомы. Несколько раз пересекались на каких-то мероприятиях, сидели за одним столом – но не более. Я знал, что он журналист, неплохо зарабатывающий в столичных «желтых» изданиях благодаря своим информаторам в милицейской среде.
Почему он решил меня спасти? На этот вопрос я уже ответа не найду.
– У тебя есть час на сборы, – с порога объявил Генки. – Косматый в бешенстве. Сказал, что это ты накосячил с фестивалем и тебя надо наказать. Причем жестоко. Бери деньги, паспорт, вещи – и мотай из города. Поезда и самолеты для тебя дохлый номер. Отследят. Поэтому автостопом до какой-нибудь дыры – и отсиживайся там. Год, два, три – сколько потребуется. Зато жить останешься.
Он развернулся и ушел.
В следующий раз мы увиделись только через семь лет. Я вернулся в город, уже давно очищенный от Косматого и его группировки. К власти пришли новые бандиты, которым не было дела до несостоявшегося пивного фестиваля.
Я вернулся в город с тем же названием, но мне показалось, что я приехал в совершенно незнакомое место.
Мы столкнулись с Генки в супермаркете. Он меня, естественно, не узнал.
Мы встретились глазами, и я увидел в его взгляде ужас.
Так я начинаю умирать.
Она
У меня есть время до вечера – целая вечность! В голову почему-то лезет старый анекдот: «А если у меня парашют не раскроется – сколько я буду лететь до земли?» – «Всю оставшуюся жизнь».
У меня есть вся оставшаяся жизнь.
Я иду в парк. Удивительно: здесь с утра уже попадаются влюбленные парочки. Или это полуночники, задержавшиеся со вчерашнего дня?
Я всегда любила приходить сюда одна. Посидеть, подумать, взвесить все «за» и «против». Почему-то именно тут в голову приходили самые свежие идеи.
Но не сегодня.
Сегодня я просто бесцельно бреду по аллее, впитывая в себя каждое мгновение. Вот эту карусель я помню еще девчонкой. Когда ее поставили, мне было всего три года, а пускали на нее минимум десятилетних. Я ревела в три ручья, а моя мама, снисходительно усмехаясь, говорила, что семь лет – такой небольшой срок.
