— Еще, еще на поклон, пожалуйста! Изумительный Лист, просто невероятный! — сказал Эрнст, он, оказывается, тоже слушал Лиманского. — Сыграйте еще, порадуйте мне душу. Да и не отпустят они без второго биса.
Вадим снова вышел на авансцену, посмотрел в бельэтаж и замер — Милы в ложе не было.
Мила не пошла ни в буфет, ни бродить по фойе, она вернулась в зал, устроилась в ложе, положила на стул рядом с собой цветы и стала ждать. Хорошо, что место ее не в партере — за белой балюстрадой бельэтажа Мила чувствовала себя защищенной. Ожидание не было бесцельным, она прислушивалась к залу филармонии. Нет, не к звукам, к иной вибрации, что наполняла его. Здесь каждый вечер играют разные люди и слушать приходят тоже разные. Они не знают друг друга, зато знают музыку, соединяются в ней. Мила не так много записей видела, где Вадим играл в этом зале, чаще Лиманский выступал за границей. Но место его работы было здесь, в анкетах в ЗАГСе он написал «солист Санкт-Петербургской филармонии», так Мила и узнала, где работает ее муж. Она вновь дотронулась до жемчужин. Уже скоро Вадик выйдет.
— Удобно вам здесь? — отвлек Милу вопрос билетера. — Вы можете на любое место садиться, в ложе никого не будет. А солиста лучше всего видно с бокового левого. Что за красота! — оценила она букет. — Если что-то понадобится — я тут поблизости. Эрнст Анатольевич велел присмотреть и подсказать вам все.
— Спасибо! — Мила была тронута этим. Она прекрасно помнила свадебный марш Мендельсона: оркестр играл, а они с Вадиком стояли в этой ложе. Только вчера все было.
По трансляции предупредили о запрете записи и съемки. Потом вышла ведущая, ей похлопали не очень дружно. Зато после объявления фамилий исполнителей новый всплеск аплодисментов был радостно-активным.
И вот… Вадим! Да, с противоположной стороны появился, прошел к инструменту. За ним вышел Мараджанов, поднялся на дирижерское место, приготовился. Сердце у Милы часто забилось от волнения. Показалось, что Вадик на нее посмотрел. Она не видела его рук, зато хорошо лицо. Оно преобразилось, когда зазвучала музыка. Еще не рояль, а оркестр. Музыка забирала Милу в себя. Вот и Вадик заиграл, Мила с трудом сдержала слезы. Она слушала, слушала, слушала… смотрела на него. Вадим говорил с Богом! Говорил об их любви. И вот все? Так быстро! Мила, наверно, и дышать забыла. Вот Вадим поклонился, еще и еще, ушел, вернулся. Оркестр остался на местах. Вадик снова кланяется, теперь один, без дирижера. Мила, как и все, хлопала. Аплодисменты не смолкали, Вадиму дарили цветы. Букет! Она забыла… И как теперь отдать ему? Из ложи в партер не выйти, бежать далеко. А Вадим опять сел за рояль. Заиграл красивую, но безнадежно печальную вещь. О чем он так грустит, все же хорошо? Сердце разрывается от жалости… Он уедет завтра — вот о чем, Мила поняла. Лиманский закончил, дрожание струн истаяло, зал снова наполнился плесканием сотен рук. Мила взяла цветы, вышла из ложи, она хотела побежать вокруг, но билетер остановила.
— Куда вы?
— Цветы! Это для Вадима… Может быть, вы передадите? — Мила вспомнила, что билетеры выносят букеты на сцену.
— Зачем же я? Идите сами, вот сюда, сюда.
Мила и опомниться не успела, как билетер подвела ее к краю сцены. Впереди был рояль. И там Вадик. Но как туда пойти?! Он смотрел в ложу, а Милу не видел, она стояла за елкой.
— Идите же, а то не успеете, — сказала билетер, и Мила пошла.
Сначала было страшно, казалось, ноги к полу приросли, но Мила так хотела подарить Вадиму цветы… И перестала думать о переполненном людьми зале, об оркестрантах, мимо которых пришлось идти.
Вадим увидел ее! Почему он так смотрит? Что происходит с ним? Нет… все хорошо… пошел навстречу. Наверно, это неправильно, не принято и, может быть, даже запрещено. Хотя кто бы мог ему что-то запретить, когда он только что играл, открывая музыкой сердца и вознося души к небу.
И это ее Вадик! Идет к ней, и у него счастливые глаза…
Мила протянула букет, Вадим взял, касаясь ее рук.
— Спасибо, Милаша! — Не отпустил, поцеловал в щеку, при всех! Повторил: — Спасибо!
От гула оваций Мила растерялась и не понимала, куда идти. Вадим провел ее обратно, всего несколько шагов, дальше сама, а он вернулся к роялю. Все это время люди аплодировали и кричали браво. Они хлопали в такт и не собирались останавливаться. Мила дошла до своего места, теперь Лиманский мог видеть ее. Он приложил пальцы к губам и повторил тот жест, которым они с Милой обменялись перед концертом, потом поднес к лицу цветы.
Но вот белые розы легли на край рояля, Вадим сел за инструмент, зал мгновенно стих, а Лиманский, не раздумывая, сразу начал играть.
— Ах, это Лист! Либестраум! — услышала Мила восторженный возглас в соседней ложе.
Музыка — томительно нежная, порывистая, прекрасная — наполнила зал. Разве словами возможно выразить это? Мила поняла: Вадим играет для нее, признается в любви. И заплакала, принимая и отдаваясь.
Глава 5
Мила не хотела, чтобы музыка умолкла, и никто не хотел! Пусть бы звучала и звучала еще… Но это не могло быть так, и вот уже тишина, а потом аплодисменты, крики браво. Вадим еще кланялся, но больше не играл. Вслед за ним со сцены ушел и оркестр. Во время поклонов Миле что-то ослепило глаза, она не поняла сначала, а это были вспышки камер, направленных на ложу. Милу фотографировали. Зачем? Она не могла понять. Ей хотелось скорее бежать к Вадику, но музыканты проходили за сцену медленно и не все, кто-то задерживался в зале, разговаривал со знакомыми из публики. А Милу продолжали беззастенчиво разглядывать, снимать на мобильные и, наверно, обсуждать. Она не привыкла к такому. Хотя бы из ложи выбраться и в проходе между колоннами затеряться среди оркестрантов. Вместе с ними пройти за сцену. Мила не была уверена, что найдет артистическую, где переодевался Вадим, но за сценой было бы спокойнее. Можно постоять у двери, только там, внутри, и, наверно, он сам придет за ней. Мила была уже почти у цели, но вдруг усомнилась, а можно ли идти туда? Все было новым, непривычным, а главное, она не могла прийти в себя, вернуться к реальности. Музыка продолжала владеть ею. И срочно надо было видеть Вадима! Сказать ему, что она все поняла и тоже очень-очень любит его!
Кто-то осторожно взял ее за руку. Мила вздрогнула, обернулась.
— Я вас потеряла. — Женщина-билетер явилась, как добрая фея из сказки про Золушку. И в самое время! — Тут всегда в антракте толкучка. Идемте за сцену, я провожу. Или хотите остаться в зрительной части? Антракт длинный.
— Нет, если можно, я бы хотела туда.
— Конечно можно. Пойдемте. Мальчики, пропустите нас! — билетер обратилась к мужчинам во фраках, как будто это были старшеклассники. И они тут же расступились, освобождая путь для Милы. Она-то их не знала, а они ее очень даже, ведь вчера все видели на репетиции. Вот ужас! Но вместо того чтобы испугаться, Мила улыбнулась и сказала всем:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте, здравствуйте, — отозвались они.
Ей было хорошо среди них! Вадик вчера сказал: «Это моя семья», — значит, и ее тоже.
— Василий Евгеньевич, я не могу уйти с поста надолго. Проводите, пожалуйста, нашу гостью к Лиманскому. — Билетер поручила Милу светловолосому высокому виолончелисту.
— Хорошо, я как раз в фойе шел. — Он мельком только глянул на Милу и уткнулся в телефон. Краем глаза она увидела знакомые шарики, их любил Славик. Василий Евгеньевич самозабвенно играл в Зуму. — Идем, идем со мной, — пригласил он, все так же не глядя.
Они уже преодолели затор у двери за сценой изнутри. Вот и стулья, один на другой составленные, над ними зеркало, впереди лестница и узкий коридор. Пространство перед лестницей занято людьми, дверь в оркестровую комнату раскрыта, вероятно, это артистическая для мужчин. Женщин Мила не видала ни одной. А музыканты с ней доброжелательно здоровались, даже комплименты говорили, подшучивали.
